бы загораживается от невзгод, не позволяя им исковеркать свое сердце.
Есть в этом человеке и еще одно совершенно поразительное качество. Он принимает людей в их полном естестве. Что с того, что они приносят ему много горя, особенно дети? Но он имеет силы, чтобы не проклинать людей, — вместо этого он любит их: в простоте, с их грехами и ошибками, с суевериями и спотыканиями, с недостатками и достоинствами. Таких людей гораздо больше, чем шарлатанов и разбойников. Они всегда и всюду окружают нас. Тевье-молочник хорошо понимает это и принимает в себя. Это не всепрощенчество. Это исконное мировоззрение многих народов, которое в том числе получил от предков и Те- вье, а получив, приспособил к своей трудной жизни.
Для меня Тевье-молочник — достойная во многих отношениях личность. Я работал над книгой Шолом-Алейхема и образом его замечательного героя с огромным удовольствием. Так это было непохоже на известные каждому актеру исполнительские схемы. А схема, как топор, — она слишком часто рубит по живому, когда к нему надо бы лишь прикоснуться объемной человеческой рукой. Вот Тевье-молочник для меня — как дружеская рука. Она и тепла, и шершава, и мозолиста, и добра. Она может подарить нежность, может загородить от удара и спасти тебя и вообще оказать любую помощь. Это не длань Господня, способная совершать невозможное, это всего лишь человеческая рука — самое необходимое орудие для обыкновенной жизни.
Великое дело — работать над прекрасным, литературно полноценным произведением, да еще и с хорошими партнерами. В спектакле меня окружало много интереснейших людей. Среди них прекрасная актриса и режиссер Галина Волчек. Она замечательный человек, одна из умнейших женщин и вместе с те*# крупный, точно чувствующий время художник. С ней мы быстро нашли общий сценический язык, поэтому играть мне было необычайно легко и созвучно. Любое предложение мгновенно получало ответную реакцию и обыгрывалось в телевизионном действии. Конечно же, старались подтянуться до этого уровня и молодые актеры, которые работали вместе с нами. И они очень славно исполнили свои роли, хотя мастерства еще не хватало, еще не было у них второго дыхания, что ли, которое появляется с годами. Вместе с режиссером мы, исполнители, создавали не иллюзию местечка Егупца, где разворачивается действие, а несколько условный мир, поэтому декорация была нарочито театральной. Пусть спектакль предназначался для телевидения и снимался на пленку, но приметы театральности в нем нарочно не убирались, а наоборот, всячески подчеркивались. И в целом спектакль склеился, сросся общими усилиями и вышел на экраны. И я благодарен судьбе, что участвовал в нем.
Не верю, чтобы человек мог в одночасье перестроить свое мировоззрение, и меня не слишком убеждают заявления артистов в том, что нечто подобное вдруг случалось с ними. Но я знаю, как погружение в прекрасную литературу обогащает актера. Только происходит это не с наскока, а после глубокого изучения, потому что, работая над произведением, актер штудирует его неизбежно, а поскольку возможно — глубоко и всесторонне. Так вот работа над образом Тевье-молочника помимо актерских находок заставила меня посмотреть на мир иначе, увидеть в нем больше добра.
Еще работа над спектаклем или фильмом похожа на плавание корабля, который долго движется к намеченным, нафантазированным берегам. В пути бывают штили, тормозящие плавание, и бури, когда кажется, что корабль погибнет, не доплыв до суши. А бывает, что, приблизившись к суше, видишь перед собой скалистый, холодный берег, совсем непохожий на ту бухту радости, о которой мечталось и грезилось. Правда, случается также, что против ожидания берег оказывается ярким, зеленым и приветливым, и это награда путнику за все труды и тяготы дороги, и счастлив он, достигнув своей цели. Только актер, как неуго- монный путешественник, не может усидеть даже на месте, каким бы уютным оно ни казалось. Его снова тянет куда-то. И опять Предстоит ему путь к неизвестным землям, которые и загадочны, и неожиданны. Я ходил матросом на многих «кораблях» — спектаклях и фильмах, и все они мне по-своему дороги.
Неожиданным стал для меня генерал Чарнота из кинофильма «Бег» — эта роскошнейшая фантасмагорическая роль, какую только актер может представить себе. Долго ходили режиссеры вокруг меня, пока решились доверить эту работу. Колоритнейшая фигура белого генерала, который бродит по Парижу в одних кальсонах, а потом выигрывает целое состояние, требовала совсем нового подхода и новых актерских приспособлений.
Как соединить в одной роли трагедию человека, дошедшего «а чужбине до нищеты и потери человеческого достоинства, с гротесковыми и почти буффонными поступками неуемного картежного ифока и гусарского кутилы? Для меня этот персонаж, которого проще всего назвать отрицательным, небезразличен, как небезразлична любая человеческая трагедия. Как передать фантастический реализм Михаила Булгакова, где свободно и логично соединяются, казалось бы, несоединимые сцены — тараканьи бега в Стамбуле и несчастья чуть не погибшей на панели женщины? Все сдвинулось в призрачном мире потерявших родную землю людей. Все возможно в этом тараканьем, бредовом мире. Но иг- рать-то нужно живых, реальных людей, а не призраки и символы.
В том-то и заключено поразительное своеобразие таланта Булгакова, что он своих персонажей ставит в удивительные, фантастические условия, сохраняя при этом полнейшую «зем- ность» и жизненность их. Вот и герои его «Бега» — реальные, земные, житейски горькие и фантастически неожиданные люди. А среди них одна из самых грешных и трагических фигур — Григорий Лукьянович Чарнота, запорожец по происхождению.
И не поднять бы мне эту пышно-необъятную роль, не работай я под началом у таких талантливых, тонких и умеющих создать актеру чувство свободы и раскованности режиссеров, как Александр Александрович Алов и Владимир Наумович Наумов. Не имей я таких партнеров, как Евгений Евстигнеев и Алексей Баталов.
Съемки фильма проходили главным образом в Болгарии: в Пловдиве есть район прямо-таки турецкий. Финал картины снимали в Севастополе, а парижские сцены — в самом Париже.
Русские за границей, тем более в Европе, да еще в советское время, — тема особая, не могу на ней не остановиться, ведь у каждого актера, у каждого театра есть свои приключения и случаи, связанные с закордонным пребыванием. Но как бы ни отличались друг от друга эти приключения и случаи, в них есть чхо-то общее, потому что все мы проживали примерно в одних условиях. В частности, при поездке на берега Сены ввиду строжайшей экономии валюты нам в качестве командировочных полагалось в сутки долларов десять. Поэтому мы старались привезти с собой все: консервы, копченую колбасу, сыр, чай, кофе и, естественно, электрокипятильники. Ведь как-то надо существовать.
В Париже нас вместе с Алексеем Баталовым определили в отель «Бонапарт». Название роскошное, на самом же деле гостиничка представляла собой старое четырехэтажное здание в одной из улочек Латинского квартала. Скорее всего то были «меб- лирашки» для кратковременных рандеву — в номерах были широкие кровати, биде и больше ничего, а окна упирались в глухую стену соседнего дома.
Я приехал на съемки позже Баталова, и у меня с собой были домашние пирожки, шанежки, другие вкусности. Ну, думаю, сейчас вскипятим чай, попируем! Включаем чайничек — и на всем этаже вырубается свет. Баталов говорит: давай пойдем ко мне, — он жил этажом ниже. Спускаемся, включаем — та же история. Пошли к хозяевам. А хозяева — древние старик со старухой и их незамужняя дочь, некрасивая, изможденная. Мы принялись объяснять ей жестами, иностранных языков-то не знали, что нам нужен кипяток — чай заварить. А она выслушала нас и, кивнув, мол, поняла, принесла нам кувшинчик с теплой водой и тазик… Словом, попили мы чайку.
Подобное случалось со мной в Цюрихе, где наш театр был на гастролях с «Варшавской мелодией». Бывало, возвратишься поздно вечером в отель, войдешь в номер — и через несколько минут тускнеет свет, падает напряжение в сети: это наши люди включали кипятильники. Я тоже не дремал и впервые испробовал там хитроумное изобретение доморощенных умельцев: разбитую лампочку, в цоколе которой сделаны два отверстия. Изделие ввинчивается в торшер — и получается розетка — это для того, чтобы нашу электровилку подогнать под зарубежный стандарт. Со мной в номере обитал Леонид Генрихович Зорин. Посмотрел он на мои ухищрения и говорит: «Теперь я верю в непобедимость русского народа».
…Фильм «Бег» не просто удался, его ждали успех и большая любовь отечественной публики. Но далеко не все экранизации произведений Михаила Булгакова ожидала такая счастливая судьба. Мне также довелось исполнять роль Понтия Пилата в картине Юрия Кары «Мастер и Маргарита», а она так и не дошла до массового зрителя.
Тема Понтия Пилата — вечная тема предательства, которое отнюдь не однолико. Как я понимаю, Пилат совершил его неожиданно для самого себя. Он был между Римом и синедрионом, как в ловушке.
