есть в материале), но и энергичной, действенной по форме. Тут уж мы, актеры, полностью в руках режиссера, его ножниц, его вкуса.
Озвучивание заканчиваем. Каждый день по шесть-семь часов у пульта. Но когда я озвучил весь материал, понял, что чуда не произошло. Я не поднялся выше крепкого среднего уровня.
Все на месте, все крепко, но открытия характера не произошло. Я Егора, наверное, не сыграл до самого дна.
В нашем деле никто и никогда не предугадает, чем кончится работа — удачей или провалом. Конечно, есть настолько дурные пьесы или сценарии, что ясно с первой читки — это провал и ничто не спасет, ибо все — ложь. Но даже когда работаешь над произведением, в котором заключены мысль, страсть и размышления, прилагая все свои силы, чтобы более интересно и точно передать сущность пьесы, все равно никогда ты не уверен в успехе. Может быть, поэтому актеры перед премьерами так суеверны, а мои записи о работе над фильмом «Председатель» так однообразно неутешительны. Да по-другому и быть не могло, ведь меня весь год изматывала и тревожила одна и та же мысль: «Как сыграть Егора, как подобрать к нему ключи?»
Немало добрых и душевных слов мне потом приходилось слышать на многочисленных встречах со зрителями по поводу картины «Председатель»… Кстати, мы долго искали название картины, пока не остановились на этом сухом и емком слове «председатель». Л на одной из встреч молодая женщина сказала удивительную фразу: «Я москвичка, горожанка. Я не знаю проблем и сложностей деревни. Но теперь я по- другому буду утром покупать хлеб». Я считаю, что это самая высокая оценка нашего труда, наших поисков, нашего желания рассказать правду о селе.
Были и противоположные точки зрения на картину. Раздавались и в печати, и в устных выступлениях голоса, которые не принимали ее жесткости. Высказывались обвинения в адрес создателей фильма по поводу того, что однобоко и тенденциозно показана борьба с военной разрухой и ее последствиями, что методы руководства, которыми пользуется Егор Трубников, неприемлемы и неверны, что слишком уж крут он с людьми и жесток. И много другого в том же духе.
Я тоже получил немало писем, где Трубникова называли деспотом, диктатором, отмечали, что человек он трудный, что жизнь около него была бы немыслимой, потому что он угнетает окружающих. Но именно образ Трубникова заставлял людей писать, где они откровенно высказывались по поводу жизненных явлений, волнующих их. И мне кажется, что это происходило потому, что образ оказался правдоподобным. В существование Егора Трубникова поверили, оттого и начали спорить.
Да, Трубников жесток, и жить рядом с таким человеком трудно. Он мятежный человек. Он не способен благодушествовать. Его обычное состояние — борьба. Егор четко определил для себя место в жизни — в гуще сражений. Поэтому он живет напряженно, живет каждым нервом и заставляет окружающих жить так же. Жить, а не существовать.
Такой человек по определению не может быть идеальным. Но мне кажется, именно в неуживчивости, даже в минусах такого характера кроется то, что заставляет в конечном итоге поверить в правду, которую утверждает такой председатель. Поверить в добро, в справедливость. Ибо во имя справедливости так нелегко живет сам Трубников. В фильме он не произносит красиво- правильных фраз о надобности жить праведно и творить добро, зато он активно борется со злом, в каких бы обличьях оно ни являлось. Председатель воюет, мучается, ошибается, как и все живущие на земле люди.
Когда вдруг начинают говорить о прекрасных людях, во всех случаях жизни поступающих правильно, мы, быть может, особенно в пору юности, восхищаемся ими, но «делать с них жизнь» трудно. Да это и невозможно, потому что она есть сложный процесс познания добра и зла, и поступать однозначно в ней не получится. Мы живем в реальном мире. Его бесконечные противоречия окружают нас ежедневно. Зная это, в актерской работе я равно протестую и против чрезмерного заземления жизни, и против ее лакировки. Показать сложность происходящего вокруг нас, рассказать человеку правду об окружающей реальности, помочь разобраться в оценке тех или иных явлений — вот цель творчества для истинного художника.
Весь смысл актерской работы заключается в том, чтобы задеть за живое душу, сердце зрителя, заставить его волноваться, заду-. маться, удивляться. И это убогая ложь, когда говорят о том, что артист выявляет в творчестве только себя, свое миропонимание, мироощущение, и ему неважно, сопереживают ему зрители или нет, живут вместе с ним его думами и проблемами или, безучастные, холодно, вежливо сццят по ту сторону рампы! Не может, я считаю, художник жить без отклика на голос своего сердца.
И ничего нет горше, если твои кажущиеся такими важными и страстными слова не затрагивают зрителя, если крик твой звучит одиноко и безответно. Но какое несказанное счастье, когда ты вдруг увидишь влажные глаза, услышишь взволнованную, искреннюю речь. Дело не в том, что приятно, когда хвалят, а в радости, что ты услышан и понят, что ты нужен этим людям, что они стали твоими союзниками в борьбе, которую ты ведешь в спектакле или фильме.
До сих пор я испытываю бесконечную благодарность Юрию Марковичу Нагибину за то огромное актерское счастье, которое принес мне его Егор Трубников. Но кто знает, может быть, и не удался бы писателю такой сильный, могучий герой, если бы не заговорил он о самом главном, о самом наболевшем — о хлебе для народа. И тут вновь есть повод задуматься о современности художественного произведения. Описывая колхоз «Трудный путь», Нагибин говорил о послевоенном восстановлении села в годы, когда страна ради хлеба поднимала казахскую целину. Поэтому тема, затронутая в произведении, была близка в Советском Союзе всем без исключения. И я помню встречи, разговоры со зрителями после выхода фильма «Председатель». Они были не столько даже о картине, сколько о жизни, о ее смысле, о проблемах. И такую тональность им изначально задал еще сам Нагибин — удивительный художник и бесстрашный человек. Быть самим собой, не подлаживаться под моду и текущую идеологию могут только сильные, мужественные и духовно богатые люди. Юрий Маркович всегда стоял в стороне от дрязг, тусовок, мелкой суеты. Но это не означало быть сторонним наблюдателем, равнодушно внимающим добру и злу. В творчестве Нагибин отстаивал однозначные позиции. Он был самостоятелен, придерживался демократических взглядов. Это сейчас все храбрые, благо многое позволено. А в середине прошлого века, когда Нагибин писал «Председателя», слово было весомо и могло стоить автору не только профессиональной карьеры, но и свободы, а то и жизни. В те годы создать образ человека, который грубо, мощно врывался со своей правдой в мир раскрашенных картинок, изображавших нашу действительность, мог только художник нагибинского калибра. Юрий Маркович любил жизнь и верил в людей, хотя отчетливо видел все, что мешает воплотиться человеческим мечтам. И он сражался с этим — опять же по-своему, по-нагибински: будучи как бы над схваткой, писатель на самом деле находился в эпицентре самых трудных, самых болезненных проблем. Его романтический реализм — это редкой чистоты родник в советской литературе. И безмерно жаль, что Юрий Маркович уже никогда не возьмет перо.
Тогда с легкой руки Нагибина от моего героя в «Председателе» на всю страну пахнуло потом, землей, а не ароматами дешевой парфюмерии, которыми частенько благоухают слишком «положительные» персонажи. Пусть на обывательский взгляд Егор Трубников неблагополучен и крут. Действительно, такая личность запросто наживет себе кучу неприятностей и пойдет наперекор начальству, когда дело касается интересов колхоза, интересов народа. Но именно таких эпоха выставляла на свои форпосты — настоящих коммунистов и солдат партии.
Конечно, все меняется, уже через десять-пятнадцать лет зрителю понадобился другой, не похожий на Трубникова герой. Что уж говорить об этом сорок лет спустя после выхода «Председателя» в прокат! Не знаю, могут ли быть сегодня в почете люди, подобные Трубникову: бессребреники, бесконечно преданные своей идее? Вызовут ли они любовь и симпатию со своими особыми методами работы?.. Безусловно, жизнь давно уже выдвинула иные требования и проблемы, и решать их начали другие люди, с другими характерами, более приспособленными к требованию момента. Однако мне бесконечно дорог Егор Трубников именно своей нерасчетливостью душевной, неравнодушием сердечным. Ему до всего было дело, и он люто ненавидел самую удобную и самую подлую философию: «моя хата с краю — ничего не знаю». И как же объяснить теперь, в сытые времена, что чем больше «мудрецов» сидит по своим хатам, тем необходимее становятся «безумцы», выходящие из этих самых хат навстречу лю-бому испытанию? Конечно, от испытаний сегодня нетрудно уклониться. Но как быть с болезнями роста, особенно с ожирением, когда рост идет не ввысь, а вширь? Вот Егор-то мог бы выйти первым! Поэтому нужны Трубниковы, очень нужны, так как на них и держится мир, именно они делают жизнь, а не пользуются ею, словно мыши сыром, исподтишка и только в
