теле России, который тянет соки из здорового организма и разрушает его. Вглядитесь в гоголевские персонажи и типажи — это же целая галерея провинциального шилья.
Грешен, со школьных времен я к поэме Гоголя больше не прикасался. Как и многие, я из нее, в общем-то, помнил только «какой же русский не любит быстрой езды». Но тут перечел «Мертвые души» и испытал огромное удовольствие, настоящее наслаждение. Я плакал и хохотал во все горло. Я сострадал и удивлялся, поражался языку и восхищался юмором, испытывал горечь, обиду и в то же время гордость!
Мне кажется, что «Мертвые души» должны быть настольной книгой каждого русского человека. Ибо, осознаем мы это или нет, она — зеркало российского характера, отражающее портрет россиянина в разных ракурсах, его прекрасные и чудовищные черты. Не надо бояться вглядываться в них. Не надо от них отворачиваться, ведь они предостережение на столетия вперед. А что, поэма живет уже полтора века, не утратив своей актуальности. И сейчас вокруг полно казенно-бюрократической белиберды, только ее служители теперь не во фраках, а в пиджаках «с искрой». И пока это племя сохраняет свою живучесть, роман не утратит своего бессмертного значения.
Еще эта вещь мистична, и в работе над ней нас преследовали изрядные трудности. Запись продолжалась — двенадцать передач по часу — приблизительно два года. Правда, бывали перерывы, но дело не в них, а прежде всего в том, что каждая страница поэмы давалась до странности сложно. Почему?
Во-первых, в толковании гоголевских образов существует известная хрестоматийность. Каждый школьник, зная, кто такие Чичиков, Собакевич, Плюшкин, Ноздрев и так далее, может в общих чертах рассказать об этих героях. И всякий читавший поэму представляет их себе так же отчетливо и живо, как одного из своих не очень близких знакомых. Эти характеры будто живут в фантазии и во внутреннем зрении каждого русского человека. Значит, нам приходилось учитывать поверхностное, общепринятое понимание произведения.
Во-вторых, эти образы поразительны по своей выпуклости. Возьмем хотя бы Ноздрева. Какая колоритнейшая, светящаяся и животрепещущая, брызжущая соками жизни фигура! Какая полнота изображения, какая чувственная ощутимость этого персонажа! Да и остальные выписаны с такой достоверностью, что почти осязаемы. Значит, просто считывать их с текста нельзя. Но ведь радио — не театр, это чтение, это рассказ, и средства изображения у актера очень ограниченны. И в то же время от меня требовалось обрисовать героев поэмы во всей их сочности, во всей полнокровности.
В-третьих, Николай Васильевич Гоголь стоит за каждым словом, которое напоено его иронией, горечью, юмором, пристрастным отношением, любовью и бедой. Наконец, его чувствами! Значит, встает третий ряд условий — авторский, который я должен передать. Вот в этой сложной многоцветной мозаике мы и вязли, а пути в обход у нас не было.
Но было в этой работе особое наслаждение — русский язык, русское слово, наша исконная речь, образная, незаезженная, самобытная. И я счастлив, если нам хоть в малой степени удалось передать прелесть и аромат гоголевского языка, сочность описанных им характеров, приобщить к поэме какое-то количество слушателей. И дело не в том, что «Мертвые души» прозвучали в эфире в моем исполнении. Я счастлив тем, что мне в какой-то мере удалось выразить свое восхищение этим произведением и свою любовь к Гоголю.
А в чем еще может заключаться смысл актерской работы, как дата том, чтобы поделиться своим умением раскрывать перед зрителем или слушателем драматические и поэтические богатства, накопленные самыми искусными художниками и мыслителями? Актеру в силу его профессии дано ощутить нечто особенное, увидеть или услышать нечто из ряда вон выходящее и передать это дальше. Артист, вообще творческая натура не может быть скупым рыцарем, сберегающим только для себя драгоценности литературы, театра, кино. Он обязательно должен делиться! И если ему удается одарить своих поклонников радостью и уже испытанными им потрясениями, теми открытиями, которые он для себя совершил, тогда художник — актер ли он, режиссер, поэт, писатель или музыкант — счастлив. Ибо сама по себе жизнь без отклика в зрительном зале, без отклика у читателя, слушателя — не плодотворна, не плодоносна, но суха, и в засухе она способна задушить своего творца. Поэтому счастье художника в известной аксиоме: отдающий богатства, приобретает мир.
А потом на радио для меня началось десятилетнее затишье. И вот не так давно в метро был проведен занятный опыт — артисты с известными и запоминающимися голосами под Новый год приветствовали пассажиров и объявляли станции. Для этого пригласили и меня. Только забава осталась забавой, а куда более стбящая работа появилась-таки в аудиостудиях. Мне предложили записать сказки Салтыкова- Щедрина и басни Крылова на диск, что я воспринял с необычайным воодушевлением, ведь появилось дело, которое я люблю и которое вполне по силам актеру в немолодых годах. Думается, не только для меня в этом заключена хорошая перспектива. Вообще идея распространять литературную классику на новейших информационных носителях благородна и, надеюсь, будет по достоинству оценена слушателями.
А я признаюсь в своей любви к радио, которое при всей кажущейся скромности средств, может быть, одно из самых богатых искусств по выразительности, образности и силе. Радио не так уж давно существует на этом свете, немногим больше ста лет, но оно уже завоевало особое место. Если в выразительных средствах кинематограф заимствует у телевидения, телевидение — у кино, а театр — у кино и у телевидения, то радио вне этой игры. Ему не нужны возможности изобразительных искусств. Ему нужно лишь слово, и нужен мастер, который может это слово произнести. Из удачного сочетания происходят чудеса, но всегда при единственном условии: слово и голос, голос и слово.
«Антикиллер» и другие
Кроме «Ворошиловского стрелка» и «Подмосковной элегии» последние годы подарили мне еще несколько работ в кино и театре. Самой заметной из них, пожалуй, стал «Антикиллер». И хотя роль в этом фильме представляет собой нечто противоположное тому, что мне обыкновенно приходилось играть в кинематографе, я долго не раздумывал, стоит ли браться за нее, когда по этому поводу со мной связался режиссер Егор Михалков-Кончаловский — человек, которого я знаю с самой лучшей стороны. А вот над предложенной ролью поразмыслить пришлось.
Мне следовало изобразить благообразного, обкатанного жизнью бандита, который с возрастом приобрел лоск и даже некоторые манеры. Поэтому в своем доме он окружает себя богатой и вычурной обстановкой. В этой безвкусице присутствует напускная благопристойность — ее-??, по-моему, и следовало сыграть. Но суть этого человека прежняя. Он пахан, отвечающий за воровской котел. Отсюда изворотливость, цинизм, безжалостность. У моего персонажа некогда было перерезано горло, значит, он должен произносить фразы сипло и с надрывом. Исходя из этих условий, чтобы сделать роль достоверной, я решил немножко по-актерски похулиганить. Мне вспомнился хрипатый Дон Карлеоне в исполнении Марлона Брандо. Почему бы, в самом деле, не сгустить краски и вместо российского вора в законе не сыграть американского мафиози? А вернее, не его, а просто в своей игре передать игру великого актера в подобной роли? Каюсь, я нахально ее повторил, отсюда у пахана в «Антикиллере» этот тон, эта избыточность в поведении.
В конце фильма главный вор вынужден застрелиться. Казалось бы, финал закономерен, зло наказано. Однако у зрителей
осталось недовольство: и не столько от роли, сколько от моей причастности к ней. До меня доходили зрительские отклики, полные досады из-за того, что актер, прежде воплотивший не одну исполненную внутреннего благородства роль, вдруг подвизался сыграть откровенного гнусного негодяя. Те, кто высказывают подобные мнения, как правило, не интересуются правдивостью самой роли и качеством актерской игры. Им штампы подавай! Раз засветился, изображая героев и королей, то будь любезен, не скатывайся на всяких там отщепенцев.
Действительно были у нас актеры, которые наотрез отказывались от отрицательных ролей. Например, Георгий Жженов, к которому я всегда относился с большим уважением, прямо говорил: «Я плохих людей играть не буду!» А бывали в истории и откровенно гротескные случаи, когда актер так заигрывался, что в жизни «подменял» себя своим героем, и так вживался в образ, что был не в состоянии из него выйти.
