Борис Александрович Смирнов, замечательный ленинградский актер, — в молодости получил роль Гамлета, что говорит о многом, прежде всего о его несомненном таланте, — был приглашен работать во МХАТ. Там, насколько я знаю, он почти ничего не играл, но сыграл Ленина. И начал после этой роли ощущать себя в некотором роде исключительной фигурой. У него изменился стиль поведения, он стал менее общительным. А потом как-то признался, что не может ходить без сопровождения. «Почему?» — спросил я. «Ну, — отвечает, — сам знаешь, кого я играл». Он как бы сросся с образом вождя, определил себе строгие рамки поведения, соответствующие, как сейчас говорят, имиджу сыгранного им героя.
Я же в этой связи хочу объяснить свою точку зрения. Актер — это лицедей, скоморох, особый человек, призванный на сцене или экране отражать человеческую сущность и действительность, а если повезет, то целую эпоху. Что с того, что раньше я представал перед зрителем в облике маршала Жукова, а сегодня его антиподом — ворюгой и прохиндеем? Все же не следует путать актерское в человеке и человеческое в актере. Новая роль, пусть отрицательная, всегда расширяет артистические горизонты, позволяет увеличить диапазон профессиональных возможностей. Ведь настоящий актер тот, кто может умело сыграть любого персонажа. Для вахтанговца нет пределов для перевоплощения. Если надо, то и похулиганим в интересах дела. И это совсем не значит, что актер меняет свою ^йЬкданскую и нравственную позицию. А вот профессиональную мастерскую расширяет наверняка. И на этом хочу остановиться поподробнее.
Если бы такой подход к работе не доминировал в актерской среде, театр, вероятно, давно бы умер. Скажем, поставили однажды пьесу и никогда больше не меняют в ней режиссерские акценты, реквизит и декорации, а выводят ее на сцене в виде раз и навсегда устоявшегося канона. Зритель посмотрит постановку, потом, может быть, еще, да и баста. Чтобы этого не произошло, в спектакль надо постоянно вливать свежую кровь, находить новые сценические ходы, варьировать актерскую игру, но, конечно, не в ущерб художественному вкусу, ибо театральные поклонники всегда умнее и тоньше, чем даже самые искушенные режиссеры. Зритель халтуры не прощает и за постановку голосует ногами: либо ходит на нее, либо нет. Поэтому так много у нас появляется «Чаек». Безусловно, нет более классической пьесы в российском театральном репертуаре. Но каждый театр старается поставить ее по-своему, имея перед собой задачу, чтобы облечь в форму то содержание, которое драматург уже придумал и рассказал в своем произведении. То есть надо пьесу пересказать, но талантливо и увлекательно. Ведь без красоты, изящества, ощущения праздника театра не бывает.
Но есть исключения, которые подтверждают правило. Я имею в виду, что не каждый канон следует поломать в угоду новизне. Зритель-то ведь разный, он многолик, и под настроение, а также в силу своей восприимчивости и особых пристрастий он порой с большой благодарностью принимает спектакль, который десятилетиями идет на сцене без перемен. Таково знамя нашего Вахтанговского театра «Принцесса Турандот».
Сколько раз приходилось слышать, что устает все, даже металл, а уж ваша «Турандот»… И так далее и тому подобное. Но скептики остаются в меньшинстве. Всегда и везде, на Родине и за границей, этот спектакль пользовался колоссальным успехом у театральной публики. Был, правда, сбой, однако произошел он в особых обстоятельствах. В 70-х годах прошлого века в разгар «дружбы народов» вахтанговцы отправились на гастроли в Прагу и, разумеется, повезли с собой «Турандот». Но кому-то умному из больших начальников показалось, что этого недостаточно, что пьеса Гоцци исказит представление чешсдой аудитории о советском театре, что этот спектакль неактуален и несерьезен. Вывод: нужна другая постановка! И нам навязали тяжеловесную революционную «Виринею». Ничего не поделаешь, с ней мы и выступили на сцене Пражской оперы. Нам, как положено, похлопали, только искренности в том не было. И на следующий день на «Принцессу Турандот» пришли единицы. Видимо, пражане решили, что будут давать «Виринею номер два», и постарались избежать такого кондового удовольствия.
На самом же деле «Турандот» непременно выручала нас в самые трудные времена. Отечественный зритель со стажем, посмотрев ее в разные годы и зная спектакль, невольно сравнивал игру прежних актеров с пришедшей им на смену молодежью и находил в этом новизну и предмет для обсуждения. Не беда, что постановка стара по возрасту, главное, что она молода по духу.
Был у нас опыт — мы пытались дать этой пьесе иное прочтение, но вышло скучно, и вахтанговцы сообща решили вернуться к традиционной постановке. Вот тебе и классика! Кстати, по этому же поводу на ум приходит Малый театр. Его руководитель Юрий Соломин занял принципиальную позицию в том, что старейшая театральная сцена должна давать спектакли лишь в их исконном классическом варианте. И мне представляется, что это очень взвешенный и правильный подход: если театральные билеты в Малый раскупаются, значит, людям нравится его репертуар.
А теперь об актерстве в привязке к «Турандот». Помню, как- то в провинции до меня дошел следующий отзыв о моей роли в спектакле: я всегда играл Бригеллу. Мол, такой актер, выковавший монументальный характер в фильме «Председатель», вдруг теперь на подмостках ваньку валяет! Да где же у него совесть?! Да где же на него управа?! Ну что ответить на подобные реплики? Театр имени Вахтангова — это большая школа, важной частью которой является искрометная, праздничная буффонада. В ней актер способен раскрыть не только драматические, но и комедийные стороны своего дарования. Для чего это надо? Для того, чтобы зритель получил удовольствие и отдохновение. Не всегда же ему пребывать в заботах и печалях. Но порой через смешное получается рассказать о вещах совсем нешуточных, так, что зрителе охотнее над ними призадумается. Бригелла — это шут, арлекин, дурачок в колпаке, которому на острый язык иногда попадают незаурядные фразы. Припомним исконное почитание Ива- на-дурака в русских сказках — и в деле-?? у него разум, да и в слове-то у него не дурость.
Почему же в «Принцессе Турандот» за мной закрепилась только роль Бригеллы? Эта пьеса принадлежит классическому театру масок, в котором важное место занимает понятие амплуа, где каждый актер изображает строго определенный характер, сживается с ним и ни в коем случае не выказывает из-под маски иные человеческие чувства. Именно в этом спектакле я надел личину шута, поэтому не след примерять на себя облик принца Калафа. Хотя нет повода, чтобы не сыграть сходного с ним персонажа в другой пьесе. К подобной трансформации настоящий актер должен быть готов всегда, особенно если он воспитан вахтанговской театральной школой. Вообще, повторюсь, подлинный артистический талант заключается в том, чтобы уметь в любую форму облечь любое содержание. Иногда это выходит неожиданно для зрителя.
Например, однажды я играл роль Алексея в «Гибели эскадры» по Корнейчуку. Сюжет пьесы трагичен: перед фашистской оккупацией Крыма советское командование принимает решение затопить на рейде часть флота, чтобы корабли не достались врагу. До меня актеры изображали Алексея разухабистым парнем с гармошкой, который в каждом эпизоде демонстрировал веселый нрав и широкую моряцкую душу. А я сыграл почти параноика, готового ради социалистических идеалов отца родного убить. Немолодой и некрасивый, в грязном бушлате, с оголтелым характером и двумя пистолетами за поясом, мой герой поминутно хватался за них, демонстрируя свой нешуточный настрой. Разумеется, не все приняли такое актерское решение, и даже режиссер Глеб Панфилов счел его резковатым. Но, как актер, я ощущаю свое право быть уникальным, кроме того, работа над образом очень часто зависит от того, каковы обстоятельства в этот день у актера, каково его самочувствие. Уже не припомню точно, но, видимо, в момент моего первого приближения к образу Алексея что-то меня беспокоило, поэтому я увидел героя несдержанным и малоприятным.
А вообще режиссеры, зная мою позицию в отношении актерской профессии, порой делают мне необычные предложения. Как-то Дмитрий Астрахан, памятуя о моей старой работе в фильме «Добровольцы», решил снять его продолжение, где прежние герои, изрядно постарев, оказываются в нынешних житейских условиях, то есть сорок лет спустя. По сценарию мой Кайтанов влюбляется в молодую деваху, которая его исподволь обворовывает, а жена Лёля в исполнении Элины Быстрицкой мучается этой внезапной напастью. Уж не знаю, что бы получилось из такого замысла. Слишком велик нравственный диссонанс между пламенным комсомольцем Кайтановым и неким пожилым любовником. Отсюда родились мои сомнения, я отказался от предложения, но что греха таить, отчасти жалею об этом, ведь любая новая, пусть неожиданная, роль — это проверка актера на профессиональную состоятельность.
Есть у каждого актера свой зритель. Как правило, это аудитория одногодков, идейных единомышленников, так сказать, соучастников эпохи. Поэтому хорошо понимаю, что я полюбился соотечественникам, особенно их старшему поколению, в эпических ролях, таких как маршал Жуков. Более того, не особенно искушенные зрители настолько привыкли ко мне в образе Жукова, что, глядя кинохронику, запечатлевшую подлинного маршала, иногда сетуют, мол, маршал-то у вас сам на себя не похож. Поэтому я
