этот момент можно отдать всю жизнь!' -то, конечно, этот момент сам по себе и стоил всей жизни... Ведь это самое бывало же, ведь он сам же успевал сказать себе, что эта секунда по беспредельному счастью, им вполне ощущаемому, пожалуй, и могла бы стоить всей жизни'.
'В этот момент, — как говорил он однажды Рогожину в Москве, — в этот момент мне как-то становится понятно необычайное слово о том, что времени больше не будет. Вероятно, — прибавил он, улыбаясь, — это та самая секунда, в которую не успел пролиться опрокинувшийся кувшин с водой эпилептика Магомета, успевшего, однако, в ту самую секунду обозреть все жилища Аллаховы'.
Наркоз или эпилепсия совсем не необходимые условия мистических состояний у обыкновенных людей.
'В некоторых условиях окружающей нас природы кроется особая власть, вызывает подобные мистические состояния', — говорит Джемс.
Правильнее было бы сказать, что во всех условиях окружающей нас природы кроется эта власть. Перемена времен года: первый снег, начало весны, дождливые и теплые летние дни, запах осени — будят в нас странные 'настроения', которых мы сами не понимаем. Иногда эти настроения усиливаются и доходят до ощущения полной слитости с природой. У каждого человека есть свои моменты, которые на него действуют сильнее. На некоторых мистически действует гроза, на других восход солнца, третьих точно гипнотизирует и втягивает в себя море, четвертых поглощает, заполняет и подчиняет себя лес, пятым бесконечно много говорят и притягивают их к себе скалы, шестые подчинены огню. Я уже указывал раньше, что влияние женщины на мужчину и мужчины на женщину заключает в себе много этого мистического ощущения природы, которое дается лесом, степью, морем...
Меня посещало иногда сознание близости Бога, — пишет один из корреспондентов Джемса, — это было нечто... куда я входил, как часть входит в целое, и что управляло мною. Я чувствовал тогда родство с -деревьями, травами, с птицами, насекомыми, со всем, что есть в природе. Сознание, что я существую, что я часть падающего дождя, облачных теней, древесных стволов, — наполняло меня восторгом.
Один мой знакомый писал мне о подобном же испытанном им состоянии.
Это было в Мраморном море, зимой, дождливый день. Высокий берег и скалы вдали были совершенно фиолетового цвета всех оттенков до самого нежного, переходящего в серый и сливавшегося с серым небом. Море было свинцовое с серебром. Я запомнил все эти краски. Пароход шел на север. Немного качало. Я стоял у борта и смотрел на волны. Белые гребни издалека бежали к нам навстречу. Волна подбегала, вздымалась, точно желая забросить свой гребень на пароход, и с ревом бросалась под него. Пароход накренялся, вздрагивал и медленно выпрямлялся, а издали бежала новая волна. Я смотрел на эту игру волн с пароходом и чувствовал, что волны тянут меня к себе. Это совсем не было желание прыгнуть вниз, какое испытываешь в горах, а нечто бесконечно более тонкое. Волны втягивали в себя мою душу. И вдруг я почувствовал, что она пошла к ним. Это было мгновение, может быть, меньше, чем мгновение. Но я вошел в волны, вместе с ними с ревом побежал на пароход. И в этот момент стал всем. Волны — это был я. Фиолетовые горы вдали — это был я. Ветер -это был я. Тучи, бежавшие с севера, дождь — это был я. Огромный пароход, качавшийся и неуклонно стремившийся вперед, — это был я. Я ощутил это огромное тяжелое железное тело, мое тело, все его движения, колебания, качания и дрожь, огонь, напряжение пара и машину внутри меня, беспощадный неуклонный винт, с каждым ударом гнавший и гнавший меня вперед; ни на секунду не отпуская меня, следивший за каждым моим движением руль. Все это был я. И дежурный на мостике был я. И два матроса... и черный дым, валивший из трубы... все.
Это было мгновение необыкновенной свободы, радости и расширения. Секунда — и очарование исчезло. Оно прошло, как начинающийся сон, когда вы подумаете о нем. Но ощущение было настолько сильное, яркое и необыкновенное, что я боялся двинуться и ждал, что оно вернется. Но оно не вернулось, и через минуту я уже не мог сказать — было это или не было, испытал я это в действительности или только подумал, смотря на волны, что это может быть.
Потом, через два года, желтоватые волны Финского залива и зеленое небо дали мне отвкус того же самого ощущения. Но на этот раз оно оборвалось прежде, чем появилось.
Приведенные в этой главе примеры, конечно, не исчерпывают мистического опыта человечества. Это только примеры.
Что мы видим из них?
Прежде всего единство переживания. Это первое и самое главное, что говорит за реальность мистического опыта. А затем полная согласованность данных этого опыта с теоретически выведенными условиями мира причин. Ощущение единства всего, характерное в мистике. Новое ощущение времени. Чувство бесконечности. Радость или ужас. Познание целого в части. Бесконечная жизнь и бесконечное сознание. Все это реальные ощущаемые факты в мистическом опыте. И эти факты теоретически правильны. Они таковы, какими должны быть на основании заключений математики бесконечного и психологии сверхличного. Это все, что можно сказать о них.
ГЛАВА XXI
Очень многие люди думают, что основные вопросы жизни абсолютно неразрешимы, что человечество никогда не узнает, зачем и к чему оно стремится, для чего страдает, куда идет. Поднимать эти вопросы считается даже почти неприличным. Полагается жить 'так', 'просто жить'. Люди отчаялись найти ответы на эти вопросы и махнули на них рукой.
И в то же время они плохо отдают себе отчет, что собственно создало им ощущение безнадежности и неразрешимости. Откуда идет то, о чем лучше не думать.
В действительности эту безнадежность мы ощущаем только тогда, когда начинаем считать человека чем-то 'конечным', законченным, не видим ничего дальше человека. В таком виде вопрос на самом деле безнадежен. От всех социальных теорий, обещающих нам неисчислимые блага на земле, веет холодом, и остается чувство неудовлетворенности и неприятный привкус.
—Зачем? К чему все это?
— Ну, все будут сыты.
— Прекрасно. А дальше?
Конечно, пока человечество не освободится от голода и нужды, пока рядом с роскошными дворцами и комфортабельными домами будут вонючие и грязные трущобы, пока рядом с нами люди будут топиться и вешаться от голода и от отчаяния, мы не имеем права говорить ни о культуре, ни о цивилизации.
Но допустим, что ничего этого больше нет. На земле настоящая, неподдельная цивилизация и культура. Никто больше не душит никого. Все могут жить и дышать. Ну, а дальше?
Дальше несколько трескучих фраз о 'невероятных горизонтах', открывающихся перед наукой. 'Сообщение с планеты Марс', 'химическое приготовление протоплазмы', 'утилизация вращения Земли вокруг Солнца', 'сыворотки от всех болезней', 'жизнь до ста лет', — дальше, может быть, 'искусственное приготовление людей', — но дальше уже фантазия истощается. Можно еще прорыть насквозь земной шар. Но это уже будет совершенно бесполезно. Вот тут и приходит ощущение неразрешимости и безнадежности.
В самом деле, ну прорыли земной шар, а дальше? В другом направлении рыть? Ведь это же скучно.
