конвойного командира было две страсти – лошади и пистолеты. Так что пришлось обождать пару минут, пока богатырь отыщет в себе силы оторваться от созерцания прекрасных животных. — Прости, но не придется тебе отведать местной кухни. Дела такие, господин Безсонов, закрутились, что нет у нас времени на пустяки. Бери своих казачков, и скачите в деревню. Закупите кур там каких-нибудь или еще чего-то такого, что можно будет сегодня приготовить, а завтра дорогой на ходу кушать. И наймите повозки, все что найдете. Чтоб наших мастеровых рассадить. Кровь из носу, должны мы завтра к полудню в Кузнецке быть!
— Так ить, тридцать пять верст, Герман Густавович, — рука здоровяка дернулась к затылку. — Это жеж как гнать-то придется…
— Придется – будем гнать. Кони потом отдохнут. А коли опоздаем, могут хорошие люди пострадать.
— Да к чему такая гонка, ваше превосходительство? — удивился сотник. — Случилось чего в Кузнецке?
— Случилось, Степаныч. В Барнауле. Ты вот после Рождества Богородицы на насадах с мужичками в Томск поплывешь, а я к черту в зубы, в Барнаул. Пламя тушить…
Глава 7
Ветры Барнаула
В начале лета 1864 года войска командующего Оренбургской экспедиции, полковника Веревкина и подразделения командующего Сибирским отрядом, полковника Черняева, вошли в соприкосновение. Овладев кокандскими крепостями: Туркестаном, Чимкентом и Аулиэ-Ата, они соединили Сибирскую и Сырдарьинскую оборонительные линии и двинулись вглубь Средней Азии. Из нескольких захваченных и пары вновь построенных укреплений была образована новая передовая Кокандская линия.
Между тем, на северо-западе Китая, в провинции Синьцзянь разгоралось пламя мусульманского мятежа. Бунт перекинулся уже на города Кашгарии, и затем и в Илийский край. 30 июля 1864 года наместник провинции Синьцзян, Мин И, направил генерал-губернатору Дюгамелю послание с предложением вернуть эмиссаров и продолжить переговоры о границе. И в первых числах сентября переговоры в Чугучаке возобновились.
Цинские уполномоченные попытались все же отстоять права Цинской империи на территории Чуйских двоеданцев, заявляя, что теленгиты 'более зависимы от Китая, чем от России, и по своим нравам более китайцы, чем киргизы'. Однако эти аргументы не оказали никакого влияния на русских представителей, информированных Дюгамелем о существовании русской крепости с крепким гарнизоном в Чуйской степи и разгроме прокитайского восстания чуйских туземцев. В ответ на претензии китайских дипломатов были сделаны предложения, в конце концов, удовлетворившие обе стороны. Проект положения границы лишился вычурных изгибов, рубеж выравнялся, а полоса богатой пастбищами земли на ручье Богаты была объявлена нейтральной, но свободной для торговли зоной.
Двадцать пятого сентября, к тому времени, как я разглядывал медленно и трудно ползущий от Барнаула на наш, правый берег, паром через Обь, в Чугучаке был окончательно согласован и подписан долгожданный протокол. Согласно его положениям, кроме всего прочего, Китай, а потом, в будущем, и Монголия, навсегда лишались прав на богатейшие Акзам-Озерные месторождения серебра. Чуйская степь, плато Укок и южный берег озера Зайсан были окончательно закреплены за Российской империей.
Конечно, тогда я всего этого еще не знал. Но настроение все равно было превосходным. Пусть кому-то это покажется циничным, но я откровенно радовался постигшим горных начальников несчастьям. Барнаул отсюда, с другой стороны великой сибирской реки, казался полностью выгоревшим. Уничтоженным. Как Сталинград сто лет спустя…
Я прекрасно осознавал, что с возвращением, так сказать, в лоно цивилизации, вынужден буду окунуться в мир политики, с ее интригами, скользкими отношениями, лавированием и поиском компромиссов. Что мое большое путешествие окончено. Что впереди, там за рекой, ждет меня бездна работы. Переговоров, согласований и уговоров.
Только отчего-то это меня тогда совершенно не пугало. В конце концов, я профессиональный чиновник, а вовсе не кризисный менеджер, не путешественник и не полководец. И то, чем я занимался с мая по сентябрь – совершенно не характерная для меня деятельность.
И все-таки, в пути я ловил себя на мысли, что будет жаль расставаться с дорогой. Снова заключать себя, как в тюрьме, в тесном кабинете. Отгораживаться целым батальоном конвойных, столоначальников и секретарей от удивительных, ярких и таких настоящих людей живущих в моем краю. Тех, что раньше воспринимались всего лишь статистическими единицами, этаким виртуальным народом, во благо которого – все мои усилия…
В городе царил тот, что ни с чем иным не спутаешь, запах сгоревшего домашнего уюта. Почему-то, прежде обитаемое пепелище, пахнет совершенно иначе, нежели прах сожженных дров. Какой-то горьковатый привкус появляется, словно разрушенные надежды могут быть каким-то образом почувствованы.
Я, конечно, ожидал некоторых затруднений с размещением отряда в 'подкопченном' Барнауле. Однако в действительности это оказалось самой настоящей проблемой. В единственной на всю столицу горного округа гостинице свободных мест не оказалось, а требовать выселения сразу нескольких семей погорельцев мне показалось неприличным.
Постоялые дворы, все шесть, оккупировали собранные по округе крестьяне. Похоже, их мнения никто не спрашивал – входы-выходы охранялись солдатами десятого Барнаульского батальона. Но, наверняка, горная администрация уже приступила к разборке сгоревших строений, обеспечив таким экзотическими способом себе дополнительные рабочие руки.
Оставалось или искать еще не сданную в наем часть чьей-нибудь усадьбы, или, сделав морду кирпичом, внаглую заявиться к Фрезе. Как горный начальник, он имел право жить в шикарном двухэтажном каменном особняке на Московской улице. Я знал, что он не посмеет отказать. Другой вопрос – хочу ли я хоть сколько-нибудь зависеть от капризов такого хозяина?
С арендой жилья тоже было все не слава Богу. Начать хотя бы с того, что вернулся я в Барнаул, имея с собой рублей сто с мелочью. Письмо Гинтару, у которого на хранении оставались мои наличные капиталы, отправил еще из Бийска, и надеялся вскорости получить ответ. Но где-то жить и что-то есть нужно было уже сейчас.
Конечно, для любого крестьянина этого времени, сто целковых – гигантская сумма. Гораздо больше, чем он зарабатывает лет за пять. Но ведь ему и не нужно приводить в порядок дорогущее, приличествующее действительному статскому советнику, платье. И арендовать помещение, минимум метров в сто квадратных – не нужно. Я уж не говорю о необходимости кормить тринадцать здоровых, увешанных оружием мужиков с их лошадьми. Так что я рассчитывал, наличествующих капиталов хватит едва ли на неделю…
В конце концов, не шнырять же нам было по всему городу в поисках пристанища! И я отправился к дому Степана Ивановича Гуляева, прямо у паромной переправы за пятак наняв шустрого пацана в проводники, и помолясь чтоб ветер странствий не унес этого замечательного человека куда-нибудь в глубины Алтая.
По Большой Тобольской улице поднялись от реки к Московскому проспекту с пешеходным бульваром посередине. Обогнули дом начальника АГО, и по Петропавловской, держа курс на колокольню Петропавловского собора, выехали на шикарную по меркам Сибири Демидовскую площадь.
Похоже, Барнаульский горный госпиталь и здание Томского губернского присутствия строили по одному проекту. И красили из одной бочки. Дома были похожи, как двое из ларца. А вот здоровенный свеженький каменный корпус с романскими арками окон, который я принял за какую-нибудь школу или гимназию, оказался Алтайским горным правлением. Причем, начинали его строить именно, как я верно догадался, для горного училища. Только Фрезе решил, что столь большое строение для сотни кадетов будет великовато.
