не приходившая ему в голову).
– Вот уж никогда не думала! – сказала миссис Льюпин, поправляя чепчик и смеясь от всей души и в то же время смущенно краснея. – Хотя я часто говаривала, что молодые люди мистера Пекснифа – это душа «Дракона» и что без них было бы скучно здесь жить, все же я никогда не думала, разумеется, что кто- нибудь из них позволит себе такую вольность, как вы, мистер Мартин! А еще того меньше – что я не рассержусь на него, а наоборот, буду рада первой обнять его на родине, после возвращения из Америки вместе с Марком Тэпли…
– В качестве его друга, миссис Льюпин, – вмешался Мартин.
– В качестве его друга, – повторила хозяйка, видимо довольная таким отличием, однако подавая мистеру Тэпли знак вилкой оставаться на почтительном расстоянии. – Вот уж никогда не думала! А еще того меньше, что мне придется рассказывать о таких переменах, о каких я вам расскажу после ужина!
– Боже мой! – воскликнул Мартин, бледнея. – О каких переменах?
– Она, – сказала хозяйка, – совсем здорова и теперь находится у мистера Пекснифа. О ней вам вовсе не нужно тревожиться. Лучше нее вам на всем свете не найти невесты. К чему ходить вокруг да около или делать из этого тайну, не правда ли? – прибавила миссис Льюпин. – Я все знаю, как видите!
– Доброе мое создание, – ответил Мартин, – вы именно тот человек, которому и следует все знать. Мне в высшей степени приятно думать, что вы знаете все. Но на какие же перемены вы намекаете? Кто-нибудь умер?
– Нет, нет! – сказала хозяйка. – Ничего такого не случилось. Но больше я вам не скажу ни единого слова, пока вы не поужинаете. Задайте хоть сотню вопросов, я ни на один не отвечу.
Она говорила так решительно, что им не оставалось ничего другого, как только поужинать возможно скорее; и так как они прошли много миль и постились с самой середины дня, то им не пришлось особенно приневоливать себя, налегая на съестное. Ужин занял гораздо больше времени, чем можно было ожидать; ибо не раз, когда они думали, что все уже кончено, миссис Льюпин торжествующе доказывала им ошибочность такого предположения. Однако с течением времени, повинуясь природе, они отступили. Вытянув перед кухонным очагом ноги, обутые в туфли (что было удивительно приятно в такую сырую и холодную ночь), и с невольным восхищением любуясь ямочками на щеках цветущей, жизнерадостной хозяйки и тем, как огонь очага светится в ее глазах и поблескивает на черных как смоль волосах, они притихли и стали ее слушать.
Не однажды изумленные восклицания прерывали ее рассказ о том, как мистер Пексниф расстался со своими дочерьми и как этот добродетельный человек расстался с мистером Пинчем. Но все это было ничто по сравнению с негодующими восклицаниями Мартина, когда она рассказала о том, что стало предметом пересудов во всем околотке: как мистер Пексниф совершенно завладел душой и телом старого мистера Чезлвита и какую высокую честь он предназначал для Мэри. При этом сообщении туфли мгновенно слетели с ног Мартина, и он принялся натягивать мокрые сапоги, охваченный тем неясным стремлением куда-то немедленно бежать и что-то с кем-то сделать, которое является первым предохранительным клапаном у вспыльчивых людей.
– Пексниф! – сказал Мартин. – Этот медоточивый негодяй! Пексниф! Дайте мне второй сапог, Марк!
– Куда это вы собрались, сэр? – осведомился мистер Тэпли, просушивая подошву перед огнем и глядя на нее так невозмутимо, как будто это был ломтик жареного хлеба.
– Куда! – повторил Мартин. – Уж не думаете ли вы, что я останусь тут сидеть? Как по-вашему?
Невозмутимый Марк сознался, что именно так и думает.
– Ах, вот как! – сердито возразил Мартин. – Очень вам обязан. За кого вы меня принимаете?
– Я принимаю вас за того, кто вы есть, сэр, – ответил Марк, – и потому совершенно уверен, что все, что бы вы ни сделали, будет разумно и правильно. Ваш сапог, сэр.
Мартин бросил на него нетерпеливый взгляд и несколько раз прошелся взад и вперед по кухне, ковыляя в одном сапоге и одном носке. Но, памятуя о решении, принятом в Эдеме, – он одержал над собой не одну победу, когда дело касалось Марка, – Мартин и на этот раз решил смириться. Он снял сапог, подобрал туфли, надел их и уселся снова; однако никак не мог удержаться, чтобы не засунуть руки как можно глубже в карманы и не бормотать время от времени: «И Пексниф туда же! Этот мерзавец! Честное слово! Действительно! Еще чего!» – и так далее; не мог он также не грозить кулаком камину с самым мрачным выражением лица. Но это продолжалось недолго, и он выслушал миссис Льюпин до конца если не спокойно, то во всяком случае молча.
– Что касается мистера Пекснифа, – заметила хозяйка в заключение, расправляя обеими руками складки на платье и усиленно качая головой, – то я даже не знаю, что сказать. Должно быть, его кто-нибудь сглазил или чем-нибудь его испортили. Не могу поверить, чтобы джентльмен, который так благородно выражается, вдруг взял да и сделал что-нибудь дурное!
Благородно выражается! Сколько есть на свете людей, которые будут стоять за своих Пекснифов до конца по этой одной причине; и отвернутся от порядочного человека, стоит Пекснифам взглянуть на него косо!
– Что касается мистера Пинча, – продолжала хозяйка, – то, если есть на свете милый, добрый, приятный, достойный человек, – его фамилия Пинч, и никакая другая. Но почем мы знаем, может быть старый мистер Чезлвит поссорил его с мистером Пекснифом? Никто, кроме них самих, не может этого сказать, потому что мистер Пинч человек гордый, – не смотрите, что он такой тихий; когда он от нас уезжал – и очень жалел, что уезжает, – он никому не сказал ни слова, даже мне ничего не стал рассказывать.
– Бедняга Том! – сказал Мартин голосом, в котором слышалось раскаяние.
– Утешительно знать, – продолжала хозяйка, – что с ним живет теперь сестра и что дела его идут хорошо. Как раз вчера он вернул мне по почте небольшую… – тут краска выступила у нее на щеках, – пустячную сумму, которую я взяла на себя смелость предложить ему, когда он уезжал; очень благодарит и пишет, что у него хорошая служба и эти деньги ему не понадобились. И билет тот самый: он даже его не разменял. Вот уж никогда не думала, что буду так огорчена, когда мне вернут мои деньги, а ведь я и в самом деле очень огорчилась.
– От души сказано и очень искренне, – заметил Мартин. – Правда, Марк?
– Как и все, что она говорит, – возразил мистер Тэпли, – без этих качеств «Дракон» так же не мог бы обойтись, как без патента. А теперь, когда мы успокоились и отдохнули, вернемся все к тому же вопросу, сэр: как нам быть? Если гордость вам не мешает пойти на то, о чем мы говорили по дороге, вам следовало бы поступить именно так, раз вы не сумели поладить с вашим дедушкой (а вы не сумели, извините меня за смелость); подите, сэр, и так ему и скажите, обратитесь к его чувствам. Уступите ему, сэр. Он гораздо старше вас; и если он действовал необдуманно, то ведь и вы тоже действовали необдуманно. Уступите, сэр, уступите ему.
Красноречие мистера Тэпли оказало некоторое действие на Мартина, однако он все еще колебался и выразил свои сомнения так:
– Все это очень верно и совершенно справедливо, Марк; будь весь вопрос только в том, чтобы мне смириться перед ним, я бы не стал долго раздумывать. Но разве вы не видите, что дедушка целиком находится во власти этого лицемера, не имея ни собственного мнения, ни своей воли (если то, что мы слышали, – правда), и, значит, я должен буду броситься не к его ногам, а к ногам мистера Пекснифа! А если меня оттолкнут и отвергнут, – сказал Мартин, весь краснея при этой мысли, – то оттолкнет не он – моя родная кровь, восставшая против меня, но Пексниф, Пексниф! Подумайте, Марк!
– Так разве мы не знаем наперед, – возразил политичный мистер Тэпли, – что Пексниф мошенник, разбойник и негодяй?
– Самый зловредный негодяй! – сказал Мартин.
– Самый зловредный негодяй. Мы это знаем наперед, сэр, и, следовательно, нам ничуть не стыдно будет потерпеть поражение от Пекснифа. К черту Пекснифа! – воскликнул мистер Тэпли со всем пылом красноречия. – Кто он такой? Не Пекснифу пристыдить нас, разве только если он согласится с нами или окажет нам услугу; а в случае если он будет настолько дерзок, мы, надеюсь, его сумеем поставить на место. Пексниф! – повторил мистер Тэпли с невыразимым презрением. – Что такое Пексниф, кто такой Пексниф, где этот Пексниф, чтобы с ним так считаться? Мы стараемся не для себя, – он произнес это последнее слово с самым сильным ударением и взглянул Мартину прямо в лицо, – мы стараемся ради молодой леди, ей тоже приходится несладко; и как ни мало у нас надежды, думаю, этот самый Пексниф не станет нам поперек
