можете говорить так? Вы будете счастливы с нею, Мартин. Они воспаряют к тому времени, когда вы сможете предъявить на нее права, Мартин. К тому времени, когда вы первый откажетесь верить, что когда-то падали духом и знали бедность, Мартин. Дружеский совет и руководство! Ну, разумеется. Но у вас будет совет и руководство лучше моих (хотя и не более дружеские). Вы посоветуетесь с Джоном Уэстлоком. Мы к нему отправимся немедленно. Сейчас еще так рано, что я успею отвести вас к нему на квартиру, перед тем как идти на службу, – это мне по дороге, – и оставлю вас там, чтобы вы поговорили с ним о своих делах. Так пойдемте же, пойдемте. Я теперь, знаете ли, человек занятой, – сказал Том с самой приятной из своих улыбок, – и не могу попусту терять время. Ваши надежды не заходят дальше этого? А по-моему, заходят. Я вас очень хорошо знаю, Мартин. Они скоро зайдут так далеко, что оставят всех нас позади.
– Да, но я, быть может, немножко изменился с тех пор, как вы меня знали, Том, – сказал Мартин.
– Что за пустяки! – вскричал Том. – С какой стати вам меняться? Вы говорите точно старик. Никогда не слыхал ничего подобного! Идем к Джону Уэстлоку, идем! Идемте, Марк Тэпли. Это все Марк виноват, и сомневаться нечего; и поделом вам, зачем брали такого брюзгу в компаньоны!
– С вами поневоле будешь веселым, мистер Пинч, – отвечал Марк Тэпли, у которого по всему лицу пошли морщинки от смеха. – С вами и приходский доктор будет веселым. Побывав у вас, человеку нетрудно стать веселым, разве только его опять понесет нелегкая в Соединенные Штаты!
Том засмеялся и, простившись с Руфью, поскорей повел Марка и Мартина на улицу, а затем и к Джону Уэстлоку – ближней дорогой, потому что ему пора было отправляться на службу, а он гордился тем, что всегда приходил вовремя.
Джон Уэстлок был дома, но, удивительное дело, сильно смутился, увидав их, а когда Том хотел войти в комнату, где он завтракал, сказал, что у него сидит незнакомый человек. Это был, по-видимому, весьма загадочный незнакомец, потому что Джон закрыл дверь и повел их в другую комнату.
Однако он очень обрадовался, увидев Марка Тэпли, и принял Мартина со свойственным ему радушием. Впрочем, Мартин чувствовал, что не внушает хозяину особенной симпатии, и раза два подметил, что он смотрит на Тома с сомнением, чтобы не сказать с жалостью. Он подумал, что знает этому причину, и покраснел при этой мысли.
– Я опасаюсь, что вы заняты, – сказал Мартин, когда Том рассказал, зачем они пришли. – Если вы назначите мне, другое время, более для вас удобное, я буду очень рад.
– Да, я занят, – отвечал Джон не совсем охотно, – но дело это такого рода, сказать по правде, что требует скорее вашего вмешательства, чем моего.
– Вот как? – отозвался Мартин.
– Оно касается одного из членов вашей семьи и носит весьма серьезный характер. Если вы будете так добры подождать, я с удовольствием сообщу вам с глазу на глаз, в чем оно заключается, чтобы вы могли судить, насколько оно важно для вас.
– А я тем временем должен уйти отсюда, нимало не задерживаясь, – сказал Том.
– Неужели ваше дело такое спешное, что вы не можете побыть с нами хоть полчаса? – спросил Мартин. – Я бы очень этого хотел. Что у вас за работа, Том?
Теперь настал черед Тома смутиться, но после недолгого колебания он ответил прямо:
– Я не могу сказать, в чем она заключается, Мартин, хотя, надеюсь, в скором времени это будет можно, да и сейчас у меня нет никакой другой причины молчать, кроме просьбы моего хозяина. Положение самое неприятное, – продолжал Том, испытывая неловкость оттого, что могло показаться, будто он не доверяет своему другу, – и я это чувствую каждый день, но сделать тут ничего не могу; правда, Джон?
Джон Уэстлок подтвердил это, и Мартин, выразив полное свое удовлетворение, просил Тома больше не упоминать об этом, хотя про себя не мог не подивиться, что за странная должность у Тома и почему он бывает так скрытен, смущен и непохож на себя, как только речь заходит о его службе. Он не раз возвращался к этой мысли и после ухода Тома, который удалился сразу же, как только окончен был этот разговор, и захватил с собой мистера Тэпли, заметив с улыбкой, что он может беспрепятственно сопровождать его до Флит-стрит.
– А что собираетесь делать вы, Марк? – спросил Том, когда они вышли вместе на улицу.
– Собираюсь делать, сэр? – переспросил мистер Тэпли.
– Да. Какую часть вы себе избрали?
– Что ж, сэр, – ответил мистер Тэпли, – сказать по правде, я подумывал насчет супружества, сэр.
– Да что вы говорите, Марк? – воскликнул Том.
– Да, сэр, была у меня такая мысль.
– И кто же ваша нареченная, Марк?
– Моя кто, сэр? – спросил мистер Тэпли.
– Нареченная. Да будет вам! Вы не хуже моего понимаете, о чем я говорю, – возразил Том, смеясь.
Мистер Тэпли сдержал разбиравший его смех и ответил с одним из самых лукавых своих взглядов:
– А разве так уж трудно догадаться, мистер Пинч?
– Как же это можно? – сказал Том. – Право, я не знаю ни одной вашей симпатии, кроме миссис Льюпин.
– Что ж, сэр! – возразил мистер Тэпли. – А если предположить, что это она?
Том остановился посреди улицы, чтобы взглянуть на него, но мистер Тэпли предъявил его взорам в высшей степени невозмутимую и лишенную всякого выражения физиономию – совершенно как глухая стена. Однако, с поразительной быстротой открывая в ней окно за окном и зажигая в них свет как бы для полной иллюминации, он выразительно повторил:
– А если предположить, хотя бы просто ради спора, что это она, сэр?
– Но я думал, что такая партия вам ни в коем случае не подойдет, Марк! – воскликнул Том.
– Что ж, сэр, я и сам так думал когда-то, – сказал Марк. – Но теперь я в этом не уверен. Милая, приятная женщина, сэр!
– Милая, приятная женщина! Разумеется, – отозвался Том. – Но ведь она и всегда была милая и приятная, разве нет?
– Конечно! – согласился мистер Тэпли.
– Так почему же вы не женились на ней с самого начала, Марк, вместо того чтобы скитаться по заграницам и терять время, оставляя ее одну, чтобы к ней сватались другие?
– Да что ж, сэр, – возразил мистер Тэпли, настроившись на безграничное доверие, – я вам расскажу, как это вышло. Вы меня знаете, мистер Пинч; ни одна живая душа не знает меня лучше. Вам известны мои склонности, и вам известны мои слабости. Моя главная склонность – быть веселым; а моя слабость – желать, чтобы это считали заслугой. Очень хорошо, сэр. В таком расположении я забираю себе в голову, будто она смотрит на меня… как говорится, благосклонно, – правда, сэр? – сказал мистер Тэпли после некоторого деликатного колебания.
– Без сомнения, – ответил Том. – И мы с вами это отлично знали, когда разговаривали на эту тему давным-давно, еще до того, как вы ушли из «Дракона».
Мистер Тэпли кивнул в знак согласия.
– То-то и оно, сэр! Но, будучи в то время полон самых радужных надежд, я пришел к заключению, что никакой заслуги не будет в том, чтобы вести такую жизнь, когда все приятности, так сказать, сами идут к вам в руки. Словом, при моей склонности видеть жизнь в розовом свете, я рассчитывал, что меня ожидает много всяких несчастий; тут-то, думалось мне, я и смогу как следует показать себя и быть веселым при таких обстоятельствах, когда это можно считать заслугой. Пустился я по свету, сэр, настроенный весьма жизнерадостно, и что же вышло? Сначала я попадаю на корабль и очень скоро обнаруживаю (оттого, что мне нетрудно быть веселым, заметьте), что особенно хвалиться нечем. Я бы мог это счесть за предостережение и бросить, да вот не счел. Приезжаю в Соединенные Штаты, и тут, не стану отрицать, в первый раз чувствую, что есть заслуга в том, чтобы не падать духом. И что же? Только бы мне развернуться и показать себя, уже дело совсем дошло до этого, и вдруг мой хозяин меня подвел.
– Быть не может! – вскричал Том.
– Проще говоря, надул меня, – подтвердил мистер Тэпли, весь сияя, – бросил прежние свои замашки, так что служить стало легко, и этим посадил меня на мель без всяких объяснений. В таком состоянии я возвращаюсь домой. Очень хорошо. Все мои надежды разбиты, и, видя, что нет такого уголка в мире, где я мог бы показать себя, я говорю, махнув на все рукой: «Так сделаю же то, в чем никакой заслуги нету:
