одну понюшку.
– Вот и колокольчик звонит, – сказала миссис Гэмп, выбегая на лестничную площадку и заглядывая вниз. – Бетси Приг, милая… Да ведь это, кажется, несносный Свидлпайп?
– Да, это я, – ответил слабым голосом цирюльник. – Я только что пришел.
– И всегда-то он или только что пришел, или только что вышел, – проворчала миссис Гэмп. – Никакого терпения не хватит с этим человеком!
– Миссис Гэмп, – сказал цирюльник. – Послушайте, миссис Гэмп!
– Ну, что такое? – нетерпеливо отозвалась миссис Гэмп, спускаясь с лестницы. – Темза горит, что ли, и рыба в ней варится? Батюшки, где же это он был и что с ним такое приключилось? Он весь белый как мел!
Вопросительное предложение она произнесла, уже спустившись вниз и увидев, что мистер Свидлпайп сидит в кресле для клиентов, бледный и расстроенный.
– Помните вы, – спросил Полли, – помните вы молодого…
– Неужто молодого Вилкинса? – ахнула миссис Гэмп. – И не говорите мне, что это молодой Вилкинс. Если жену молодого Вилкинса схватило…
– Да никакую не жену! – воскликнул маленький брадобрей. – Бейли, молодого Бейли!
– Ну, так что вы этим хотите сказать? Чего там натворил этот мальчишка? – сердито отвечала миссис Гэмп. – Вздор и чепуха, мистер Свидлпайп!
– Ничего он не натворил! – возразил бедный Полли в совершенном отчаянии. – Можно ли так приставать с ножом к горлу, когда вы видите, что я до того расстроен, даже и говорить не в состоянии? Больше он уж ничего не натворит. С ним все кончено. Помер. В первый раз, как я увидел этого мальчика, – продолжал брадобрей, – я взял с него лишнее за реполова. Запросил полтора пенни вместо одного, боялся, что он станет торговаться. А он и не стал. А теперь он умер, и даже если собрать все паровые машины и электрические токи в эту лавочку и заставить их работать вовсю, этих денег все равно не вернешь, хоть их и было всего полпенни. Мистер Свидлпайп отвернулся и вытер полотенцем глаза.
– А какой был умница! – продолжал он. – Какой удивительный мальчик! Как говорил! И сколько всего знал! Брился вот в этом самом кресле – так, забавы ради, сам все и затеял, такой был шутник. И подумать только, что никогда уж ему не бриться по-настоящему!
Лучше бы все птицы до единой передохли, пускай их, – воскликнул маленький брадобрей, оглядываясь на клетки и опять хватаясь за полотенце, – чем узнать такую новость!
– Откуда же вы узнали? – спросила миссис Гэмп. – Кто вам сказал?
– Я пошел в Сити, – ответил маленький брадобрей, – чтоб повидаться на бирже с одним охотником, ему нужны самые неповоротливые голуби для практики в стрельбе; а договорившись с ним, я зашел выпить глоточек пива, там и услышал разговор про это. В газетах напечатано.
– Вы что-то совсем расстроились, мистер Свидлпайп, – сказала миссис Гэмп, качая головой, – по-моему, было бы не лишнее поставить вам с полдюжины пиявок к вискам, помоложе и попроворней, вот что я вам скажу. О чем же был разговор, и что было в газетах?
– Да все о том же! – отозвался брадобрей. – О чем же еще, как вы думаете? У них с хозяином опрокинулась по дороге карета, его перевезли в Солсбери, и он был уже при смерти, когда заметку сдали на почту. Он так и не сказал ничего, ни единого слова. Это для меня всего горше, но это еще не все. Его хозяина нигде не найдут. Другой директор их конторы в Сити – Кримпл, Дэвид Кримпл – сбежал с деньгами, его ищут, объявления расклеены на стенах, обещают награду. Мистера Монтегю, хозяина бедняжки Бейли (ах, какой был мальчик!) тоже ищут. Одни говорят, что он удрал и встретится со своим приятелем за границей; другие говорят, что он еще тут, и ищут его по всем местам. В конторе у них разгром; сущие оказались мошенники! Но что такое контора страхования жизни по сравнению с жизнью вообще, а тем более с жизнью молодого Бейли!
– Он родился в юдоли, – сказала миссис Гэмп с философическим спокойствием, – и жил в юдоли; ну и должен мириться со всеми последствиями, раз существует такое положение. А разве про мистера Чезлвита вы так-таки ничего не слыхали?
– Нет, – ответил Полли, – ничего особенного. Его фамилия не была напечатана в списке директоров, но думают, что будет. Кто говорит, что его надули, а кто – будто он надувал других; как бы оно там ни было, улик против него никаких нет. Нынче утром он сам явился к лорд-мэру или еще к кому-то из городского начальства и подал жалобу, что его разорили и что эти двое мошенников сбежали, обобрав его, и что он совсем недавно узнал, будто фамилия Монтегю вовсе не Монтегю, а какая-то другая. И говорят, будто он был похож на мертвеца, так расстроился. Господи помилуй! – воскликнул брадобрей, возвращаясь к своему личному горю. – Ну какое мне дело, на что он был похож? Да хоть бы он пятьдесят раз помер! Пускай себе, никогда мне его не будет так жалко, как, Бейли!
В это время зазвонил маленький колокольчик, и басистый голос миссис Приг вмешался в разговор.
– Ах, вы тоже об этом разговариваете, вот как! – заметила она. – Ну, я надеюсь, вы уже все переговорили, потому что сама я этим не интересуюсь.
– Драгоценная моя Бетси, – сказала миссис Гэмп, – как же вы поздно!
Почтенная миссис Приг ответила довольно сурово, что «ежели упрямые люди помирают, когда никто этого не ждет, то она тут ни при чем». И далее, что «и без того неприятно, когда до смерти хочется чаю и тебя задерживают, а тут опять приходится слушать все про то же».
Миссис Гэмп, догадавшись по этим колким репликам о состоянии чувств миссис Приг, немедленно повела ее наверх, надеясь, что один вид маринованной лососины произведет в ней смягчающую перемену.
Однако Бетси Приг рассчитывала на лососину. Очевидно рассчитывала, потому что, взглянув на стол, первым долгом заметила:
– Так я и знала, что огурцов к ней не будет! Миссис Гэмп изменилась в лице и села на кровать.
– Господи помилуй, Бетси Приг, ваша правда. Совсем позабыла!
Миссис Приг, глядя в упор на свою приятельницу, запустила руку в карман и с выражением угрюмого торжества вытащила оттуда переросший салат или недоросший кочан капусты, – во всяком случае такую пышную и таких благодатных размеров овощ, что ее пришлось сперва свернуть, как зонтик, и после того только удалось вытащить. Кроме того, она извлекла горсточку кресс-салата и горчицы, немножко травы, именуемой одуванчиком, три пучка редиски, луковицу покрупнее средней репы, три порядочных куска резаной свеклы и коротенький развилок или отросток сельдерея. Вся эта зелень еще совсем недавно была выставлена в лавке под названием двухпенсового салата и куплена миссис Приг с условием, что продавец уложит все это к ней в карман, что и было успешно выполнено в Верхнем Холборне и наблюдалось с захватывающим интересом соседней извозчичьей биржей. Миссис Приг придавала так мало значения своей предусмотрительности, что даже не улыбнулась, но, поправив карман и вернув его на место, посоветовала только мелко покрошить эти произведения природы и обильно полить уксусом для немедленного потребления.
– Да не насыпьте туда нюхательного табаку, – сказала миссис Приг. – В кашице, бараньем бульоне, ячменном отваре и яблочном компоте это еще не беда. Даже подбадривает больных. А сама я до него не охотница.
– Что вы, Бетси Приг! – воскликнула миссис Гэмп. – Как вы можете так говорить!
– А что ж, разве ваши больные, чем бы они ни хворали, не чихают от вашего табаку так, что того и гляди голова оторвется? – сказала миссис Приг.
– Ну и что ж, что чихают? – спросила миссис Гэмп.
– Ничего, пускай их, – ответила миссис Приг. – Только не отпирайтесь, Сара.
– Кто же отпирается, Бетси? – вопросила миссис Гэмп.
Миссис Приг ничего на это не ответила.
– Кто же отпирается, Бетси? – еще раз вопросила миссис Гэмп. И снова повторила свой вопрос, но только в обратном порядке, заметно усилившем его жуткую торжественность: – Бетси, кто же отпирается?
Словом, обе дамы были уже близки к размолвке; но в данную минуту миссис Приг гораздо больше хотелось закусывать, чем ссориться, и пока что она ответила только:
– Никто, если вы не отпираетесь, Сара, – и приготовилась к чаепитию. Ибо ссора может и подождать, а лососина, да еще в таком ограниченном количестве, ждать не может.
