– Я никогда не думал, – поторопился сказать Мартин, – восстанавливать вас против вашего брата. Не считайте меня настолько малодушным и жестоким. Я хочу одного: чтобы вы меня выслушали и поняли, что я пришел сюда не с упреками – они тут неуместны, – но с глубоким сожалением. Вы не можете знать, с каким горьким сожалением, потому что не знаете, как часто я думал о Томе, как долго, находясь в самом отчаянном положении, я надеялся на его дружескую поддержку и как твердо я верил в него и доверял ему.
– Подожди, – сказал Том, видя, что она собирается заговорить. – Он ошибается; он обманут. Зачем же обижаться? Это недоразумение – оно рассеется в конце концов.
– Благословен тот день, когда оно рассеется, – воскликнул Мартин, – если только он придет когда- нибудь!
– Аминь! – сказал Том. – Он придет! Мартин помолчал, затем сказал смягчившимся голосом:
– Вы сами сделали выбор, Том, разлука будет для вас облегчением. Мы расстаемся не в гневе. С моей стороны нет гнева.
– С моей стороны его тоже нет, – сказал Том.
– Это именно то, к чему вы стремились и на что положили немало стараний. Я повторяю, вы сами сделали выбор. Вы сделали выбор, какого можно было ожидать от большинства людей в вашем положении, но какого я от вас не ожидал. В этом, быть может, я должен винить скорее собственное суждение, чем вас. С одной стороны – богатство и милость, которой стоит добиваться; с другой – никому не нужная дружба всеми покинутого, лишенного опоры человека. Вы были свободны выбирать между ними и выбрали; сделать это было нетрудно. Но тем, у кого не хватило духу противиться искушению, следует иметь смелость и признаться, что они не устояли; и я порицаю вас за то, что вы встретили меня с такой теплотой, вызвали на откровенность, заставили вам довериться и притворились, будто вы можете быть мне другом, когда на самом деле вы предались моим врагам. Я не верю, – с чувством продолжал Мартин, – дайте мне высказаться от души – я не могу поверить, Том, сейчас, когда стою лицом к лицу с вами, что вы, при вашем характере, могли бы причинить мне зло, хоть я и узнал случайно, у кого вы на службе. Но я бы мешал вам; заставлял бы вас и далее проявлять двоедушие; подверг бы вас риску лишиться милости, за которую вы так дорого заплатили, променяв на нее самого себя; и если я узнал то, что вам так хотелось сохранить в тайне, это лучше для нас обоих.
– Будьте справедливы, – сказал Том, который с самого начала этой речи не отводил кроткого взгляда от лица Мартина, – будьте справедливы даже в вашей несправедливости, Мартин. Вы забыли, что еще не сказали мне, в чем вы меня обвиняете.
– Зачем говорить? – произнес Мартин, махнув рукой и направляясь к выходу. – Вы и так это знаете, без моих слов, и хотя дело не в словах и они ничего не меняют, но мне все же кажется, что лучше обойтись без лишних объяснений. Нет, Том, не будем вспоминать о прошлом. Я расстаюсь с вами сейчас, здесь, где вы были так добры и радушны, с такой же любовью, хотя и с большим унынием, чем после первой нашей встречи. Желаю вам всего лучшего, Том! Я…
– Вы так расстаетесь со мной? Неужели вы можете так расстаться со мной? – воскликнул Том.
– Я… вы… Вы сами сделали выбор, Том! Я… я надеюсь, что это был необдуманный выбор, – выговорил, запинаясь, Мартин. – Я так думаю. Я уверен в этом. Прощайте!
И он ушел.
Том подвел сестру к стулу и сел на свое место. Он взялся за книгу и стал читать, или сделал вид, что читает. Но вскоре он произнес довольно громко, перевертывая страницу: «Он пожалеет об этом!» – И по его щеке скатилась слеза и упала на страницу.
Руфь опустилась рядом с ним на колени и, прижавшись к нему, обняла его за шею.
– Не надо, Том! Нет, нет! Успокойся! Милый Том!
– Я уже совсем… успокоился, – сказал Том. – Это недоразумение, оно рассеется когда-нибудь.
– Так жестоко, так дурно отплатить тебе! – воскликнула Руфь.
– Нет, нет, – сказал Том. – Он в самом деле этому верит. Не могу понять – почему. Но это недоразумение рассеется.
Еще тесней прижалась она к нему и заплакала так, словно у нее надрывалось сердце.
– Не плачь, не плачь! – утешал ее Том. – Что же ты прячешь от меня лицо, дорогая?
И тут, заливаясь слезами, она высказалась наконец.
– Ах, Том, милый Том, я знаю тайну твоего сердца. Я узнала ее, тебе не удалось скрыть от меня правду.
Зачем же ты не сказал мне? Тебе стало бы легче, если бы ты сказал! Ты любишь ее, Том, нежно любишь!
Том сделал движение рукой, словно хотел в первый миг отстранить сестру; но вместо того крепко сжал ее руку. Вся его нехитрая история была написана в этом движении, все ее трогательное красноречие было в этом безмолвном пожатии.
– И несмотря на это, – сказала Руфь, – ты был так предан и добр, милый Том; несмотря на это, ты был верен дружбе, ты забывал о себе и боролся с собой; ты был так кроток, внимателен и ровен, что я никогда не видела раздраженного взгляда, не слышала недоброго слова. И все же ты жестоко ошибся! Ах, Том, милый Том, или и это недоразумение? Так ли это, Том? Неужели ты всегда будешь носить в груди свою скорбь – ты, который заслуживаешь счастья! – или есть какая-то надежда?
И все же она прятала лицо от Тома, обняв его, и плакала о нем, и изливала свое сердце и душу, скорбя и радуясь.
Прошло не очень много времени, и они с Томом уже сидели рядом, и Руфь глядела ему в глаза серьезно и спокойно. И тогда Том заговорил с ней – бодрым, но грустным тоном:
– Я очень рад, милая, что это произошло между нами. Не потому, что я еще больше уверился в твоей нежности и любви (я и раньше был в них уверен), но потому, что это сняло большую тяжесть с моей души.
Глаза Тома просияли, когда он говорил о ее любви к нему, и он поцеловал сестру в щеку.
– Дорогая моя девочка, – продолжал Том, – какие бы чувства я ни питал к ней (оба они, словно по взаимному уговору, избегали называть ее имя), я давно уже – можно сказать, с самого начала – отношусь к этому, как к мечте, как к чему-то такому, что могло бы осуществиться при других условиях, но чего никогда не будет. А теперь скажи мне, какую беду ты хотела бы поправить?
Она бросила на Тома такой многозначительный взгляд, что ему пришлось удовольствоваться им вместо ответа.
– По своему собственному выбору и добровольному согласию, голубка моя, она стала невестой Мартина; и была ею задолго до того, как оба они узнали о моем существовании. А тебе хотелось бы, чтоб она была моей невестой?
– Да, – прямо ответила Руфь.
– Да, – возразил Том, – но от этого могло бы стать только хуже, а не лучше. Или ты воображаешь, – печально улыбаясь, продолжал Том, – что она влюбилась бы в меня, даже если бы никогда не видела его?
– Почему же нет, милый Том?
Том покачал головой и опять улыбнулся.
– Ты думаешь обо мне, Руфь, – сказал он, – и с твоей стороны это очень естественно – как о герое из какой-нибудь книжки, и желаешь, чтобы в силу поэтической справедливости я в конце концов, вопреки всякому вероятию, женился бы на девушке, которую люблю. Но существует справедливость гораздо выше поэтической, моя дорогая, и она предопределяет ход событий, руководствуясь иными основаниями. Бывает, конечно, что люди, начитавшись книжек и вообразив себя героями романа, считают своим долгом напустить на себя мрачность, разочарованность и мизантропию и даже не прочь возроптать, только потому, что не все идет так, как им нравится. Ты хочешь, чтобы я стал таким, как эти люди?..
– Нет, Том. Но все-таки я знаю, – прибавила она робко, – что для тебя это горе, как бы ты ни рассуждал.
Том хотел было спорить с ней. Но передумал, ибо это было бы сущим безумием.
– Моя дорогая, – сказал Том, – я отплачу за твою любовь правдой, чистой правдой. Для меня – это горе. Иногда, не скрою, оно дает себя знать, хоть я и стараюсь с ним бороться. Но если умрет дорогой тебе
