отступили они из того угла комнаты, оставив его одного. Даже те, у кого он был под стражей, избегали его и держались поодаль (кроме Слайма, который по-прежнему грыз орехи).
– Из этого чердачного окна напротив, – продолжал Неджет, показывая на ту сторону узкой улицы, – я целыми днями и ночами следил за этим домом и за ним. Из этого чердачного окна я видел, как он возвратился один из путешествия, в которое отправился вместе с мистером Монтегю. Это был для меня знак, что мистер Монтегю достиг цели и я могу спокойно оставаться на своем посту, хотя и не должен уходить с него, пока мой хозяин меня не отпустит. Однако, стоя в двери напротив его дома, вечером, когда уже стемнело, я увидел, как из боковой двери, через двор, вышел крестьянин, который раньше туда не входил. Я немедленно пошел за ним и потерял на Западной дороге его след, который вел дальше на запад.
Джонас на мгновение поднял на него глаза и выбранился шепотом.
– Я не мог понять, что это значит, – продолжал Неджет, – но, увидев так много, я решил увидеть все, до самого конца. И увидел. Узнав у него дома, от миссис Чезлвит, что муж ее, как предполагали домашние, спит в той самой комнате, откуда он на моих глазах вышел, и что им отдан строгий приказ его не беспокоить, я понял, что он должен вернуться и стал дожидаться его возвращения. Я дежурил на улице – под воротами и в других подобных местах – всю ночь напролет; у того же окна – весь следующий день; а когда настала ночь, опять на улице. Я знал, что он вернется, так же как ушел, в такое время, когда в этой части города будет пусто. Он так и сделал. Рано утром тот же самый крестьянин тихонько, тихонько, тихонько вернулся домой.
– Поосторожнее! – вмешался Слайм, кончив грызть орехи. – Рассказывать об этом не полагается, мистер Неджет!
– Я не отходил от окна весь день, – продолжал Неджет, не обращая на него внимания. – Думаю, что я ни на минуту не сомкнул глаз. Ночью я увидел, что он выходит с узлом. Я опять последовал за ним. Он спустился по лестнице у Лондонского моста и утопил узел в реке. Тогда у меня появились серьезные подозрения, я заявил в полицию, и полицейские этот узел…
– Выудили, – прервал Слайм. – Поживей, мистер Неджет!
– В узле было платье, которое я на нем видел, – продолжал Неджет, – измазанное в глине и запачканное кровью. Сообщение об убийстве было получено в городе прошлой ночью. Еще раньше стало известно, что человека к таком платье видели в тех местах, что он прятался где-то по соседству и сошел с дилижанса, возвращавшегося оттуда примерно в то самое время, когда я видел его входящим к себе домой. Распоряжение об аресте было выдано, и эти полицейские дежурят вместе со мной уже несколько часов. Мы выжидали и, увидев, что вы вошли, а этот человек стоит у окна…
– Подали ему знак, – вмешался Марк, услышав намек на себя, – чтобы он отпер дверь, что он и сделал с удовольствием.
– Вот и все покамест, – заключил Неджет, пряча в карман большую записную книжку, которую он достал без всякой надобности, по привычке, приступая к своим откровениям, и все время держал в руке, – но ожидается еще гораздо больше. Вы спрашивали меня насчет фактов: все, что было, я рассказал, и незачем дольше задерживать этих господ. Вы готовы, мистер Слайм?
– Мало сказать готовы! – отвечала эта знаменитость, вставая. – Если вы дойдете до участка, мы там будем в одно время с вами. Том, ступай за каретой!
Полицейский, к которому он обращался, вышел из комнаты. Старый Мартин помедлил несколько секунд, словно хотел сказать что-то Джонасу, но, увидев, что тот по-прежнему сидит на полу и бессмысленно раскачивается взад и вперед, он взял под руку Чаффи и вышел вслед за Неджетом. Джон Уэстлок и Марк Тэпли замыкали шествие. Миссис Гэмп, пошатываясь, вышла из комнаты первая, изображая обморок на ходу, ибо в распоряжении миссис Гэмп имелись обмороки всех разрядов, на разные вкусы, как похороны у мистера Моулда.
– Ну-ну! – пробормотал Слайм, глядя им вслед. – Честное слово, совершенно не понимает, что это позор – иметь племянника в такой должности, как не понимал раньше, что я краса и гордость семьи! Вот какая награда за то, что я смирил свой гордый дух – такой дух, как мой! – и сам зарабатываю себе средства к жизни, а?
Он встал со стула и негодующе отшвырнул его ногой.
– И какие уж это средства! Когда сотни людей, которые в подметки мне не годятся, разъезжают в колясках и живут на доходы с собственных капиталов. Честное слово, хорошо же устроен мир!
Он встретился глазами с Джонасом, который упорно смотрел на него и шевелил губами, словно что-то шепча.
– А? – спросил Слайм.
Джонас взглянул на его подручного, который стоял к нему спиной, и, сделав неловкое движение скованными руками, показал на дверь.
– Гм! – задумчиво произнес Слайм. – Мне нечего и надеяться его опозорить по-настоящему, когда вы так далеко меня опередили. Я и позабыл.
Джонас повторил тот же взгляд и движение.
– Джек! – сказал Слайм.
– Здесь! – ответил подручный.
– Ступайте к двери дожидаться кареты. Скажете, когда она подъедет. Пожалуй, там вы мне нужней. Ну, – прибавил он, торопливо обернувшись к Джонасу, когда тот ушел, – в чем дело?
Джонас попытался встать.
– Погодите минутку, – сказал Слайм. – Это нелегко, когда кисти рук связаны вместе. Ну вот! Так! В чем дело?
– Суньте руку ко мне в карман. Сюда! В грудной карман слева! – сказал Джонас.
Он сунул руку и вытащил кошелек.
– В нем сто фунтов, – сказал Джонас; его слов было почти невозможно разобрать, так же как его лицо, бледное, искаженное мукой, нельзя было назвать человеческим.
Слайм взглянул на него, вложил кошелек ему в руку и покачал головой.
– Я не могу. Не смею. Да если б и посмел, нельзя. Эти люди внизу…
– Бежать невозможно, – сказал Джонас. – Я это знаю. Сто фунтов – за пять только минут в соседней комнате.
– Для чего это? – спросил Слайм.
Лицо арестованного, когда он подвинулся ближе к Слайму, чтобы шепнуть ему что-то на ухо, заставило того невольно отшатнуться. Однако он выслушал его. Всего несколько слов, но его лицо изменилось, когда он их услышал.
– Он при мне, – сказал Джонас, поднося руку к горлу, словно то, о чем он говорил, было спрятано в его шейном платке. – Почему вы могли это знать? С какой стати вам это знать? Сто фунтов за пять только минут в соседней комнате! Время уходит. Говорите же!
– Это было бы гораздо… гораздо почетнее для семьи, – дрожащими губами произнес Слайм. – Напрасно вы мне столько наговорили. Поменьше и для вашей цели было бы удобней. Могли бы оставить это про себя.
– Сто фунтов за пять минут в соседней комнате! – в отчаянии крикнул Джонас.
Тот взял кошелек. Джонас неверной, спотыкающейся походкой отошел к двери. – Стойте! – воскликнул Слайм, хватая его за полы. – Я ничего об этом не знаю. Но тем и должно кончиться, к тому идет в конце концов. Виновны вы?
– Да! – сказал Джонас.
– Улики именно таковы, как только что говорили?
– Да, – сказал Джонас.
– Не хотите ли… не хотите ли… прочесть молитву, или что-нибудь такое? – заикнулся Слайм.
Джонас вырвался от него, ничего не ответив, и закрыл за собой дверь.
Слайм стал прислушиваться у замочной скважины. Затем отошел на цыпочках как можно дальше и в страхе уставился на перегородку. Его отвлекло прибытие кареты, подножку которой опустили с грохотом.
– Собирает веши, – сказал он, высунувшись в окно, двоим полицейским, стоявшим на свету под уличным
