— Ну… — смутилась Вера.
— Вы срываете с учебы студентов, забираете с заводов рабочих и инженеров, отправляя их на сезонные работы. Почему? На селе некому работать. Труд там тяжелый, а жизнь и того хуже. Крестьянин не заинтересован в результатах труда и при первой возможности сбегает в город, где сытнее и теплее. Если не может сбежать, выпихивает в город детей. Села вымирают. Вы заимствовали колхозный строй в самом худшем его варианте — периода тридцатых годов прошлого века. А теперь маленький пример: СССР, имея в избытке пахотных земель, завозил хлеб из-за границы. После развала СССР Россия хлеб покупать перестала, более того, экспортирует его. Что изменилось? Добавилось тракторов, комбайнов и другой техники? Ничуть! Увеличились субсидии сельскому хозяйству? Наоборот, уменьшились. Сельское хозяйство в России не является образцом для подражания ни для кого в мире, тем не менее хлеб есть. Почему? Изменились общественные отношения, у людей появился стимул производить больше. Это наука, барышни!
— Какая наука? — насупилась Вера.
— Марксизм!
— Мы изучаем марксизм!
— «Капитал» читали?
Барышни отрицательно покачали головами.
— Слава богу! У меня была знакомая, прочитавшая «Капитал», она его постоянно цитировала.
— И что? — заинтересовалась Даша.
— Мужчины обходили ее за километр!
Даша прыснула, Вера улыбнулась.
— Вы интересный человек, Илья Степанович! — сказала со вздохом. — Но не большевик!
Я развел руками.
— Вам у нас не нравится?
— Отчасти.
— А что нравится?
— Люди. Вы добры и отзывчивы: будучи бедными, готовы поделиться последним. Вы отправляетесь на комсомольские стройки, живете в палатках, возводите заводы и плотины, считай, на одном энтузиазме. Ваши отношения между собой просты и искренни: если вам кто-то нравится, вы говорите об этом вслух, если же нет, не таите камень за пазухой. Вы трудолюбивы и любознательны, вам интересно жить. Мне неприятно видеть, что такие замечательные люди живут впроголодь. Это неправильно, так не должно быть!
Барышни примолкли.
— У вас нет коррупции и казнокрадства, по крайней мере, в тех размерах, что мне приходилось видеть, — продолжил я. — Проворовавшихся чиновников вы расстреливаете, невзирая на чины и звания. И все же… — Я застучал пальцами по столешнице.
— Вам не хотелось бы здесь жить? — закончила Вера.
Я кивнул.
— Вам не на что обижаться! — Даша выразительно посмотрела на пустые тарелки и бокал.
— Да! — подтвердил я. — Меня не обижают. Мне создали условия, о которых вы можете мечтать. У нас с Антоном двухкомнатная квартира, а денег столько, что могу обедать в ресторане и даже угощать барышень. — Я вернул Даше ее взгляд. — Но я этого не заработал. Мне это дали, как некогда подарили особняк в Петрограде. А то, что не куплено за кровные, в любой момент могут отобрать. Я хочу зарабатывать сам. Мне не нужно многого. Дело, которым я хотел бы заниматься, семья, дом…
— Отдельный? — спросила Вера.
— Желательно. Не нужно восемнадцати комнат, достаточно четырех-пяти. Хочу, чтоб детям было просторно. Это плохо: иметь такое желание?
Они снова притихли.
— Почему вы не женаты? — спросила Вера.
— Сначала было некогда: воевал.
— А потом?
— Была невеста, но она умерла.
«А другая выгнала!» — добавил я мысленно.
— Поэтому вы пьете?
— Заметно? — спросил я.
Она кивнула. Я вздохнул и развел руками.
— Спасибо за беседу! — Вера встала.
— И за пирожные! — добавила Даша, тоже поднимаясь.
— А вам — за компанию!
Я вскочил и церемонно чмокнул барышням ручки. Они этого не ждали и закраснелись. Даша, уходя, оглянулась, я ей подмигнул. К столику подошла официантка.
— Сделай мне с собой! — попросил я, доставая деньги.
Товарно-денежные отношения в ресторане действовали. Спустя несколько минут официантка принесла сверток. Я взял его и вышел на улицу. Осень в Москве стояла замечательная: светило солнце, но не было жарко. Настоящей зимы в этих краях не бывает, температура не опускается ниже нуля, а снег можно встретить только в горах. В Новой России и того теплее, собирают по два урожая. Зимой здесь не холодно, летом не жарко. Благословенная земля! Чтоб устроить голод в таком месте, надо постараться. Нет крепостей, которые не смогли бы взять большевики…
Я двинулся тротуаром, разглядывая дома и людей. Москва очхи походила на Петроград веев, только казалась серой и мрачной. Увидав ее в первый раз, я не сразу понял причину. В Петрограде на домах висели разноцветные вывески, щиты с рекламой; многочисленные кафе и рестораны в центре города выставляли столики на тротуары, накрывали их навесами из ярких тканей с воланами по краям. Город расцветал. Вдоль проспектов гуляли нарядно одетые дамы и барышни, они улыбались и мило щебетали. Ничего подобного в Москве не наблюдалось. По улицам сновали люди в темной одежде и с озабоченными лицами. Яркое платье встречалось редко и сразу обращало на себя внимание. Даже детей здесь одевали в форму, как солдат.
Я прошел мимо очереди: люди спешили отоварить карточки. В очереди преобладали женщины, они стояли, хмуро глядя по сторонам. Я почувствовал на себе неприязненные взгляды. На мне был костюм, сшитый по заказу, а не мешок с рукавами, считавшийся здесь одеждой. Я выглядел сытым и довольным, к тому же нес сверток, очертания которого выдавали содержимое. Очередь имела право меня ненавидеть.
В Петрограде я любил гулять по улицам, в Москве стал избегать. Я пробовал ездить на трофейном «Хаммере», но это оказалось еще хуже. Стоило «Хаммеру» притормозить, как возле него собиралась толпа. Люди стояли и рассматривали автомобиль. После первой лекции мне пришлось в буквальном смысле пробиваться к машине, а потом сигналить, чтоб выбраться на проезжую часть. «Хаммер» я сдал в правительственный гараж, мне выдали за него тридцать тысяч рублей, которые я благополучно пропивал. Автомобиль я не жалел. На местном бензине мотор «Хаммера» крякнется быстро, куда с ним потом? По Москве ходили трамваи, однако влезть в них было сложно, да и не хотелось. Квартиру нам с Антоном дали в центре, до университета недалеко.
Антон был дома; сидел, обложенный книгами.
— Брось! — сказал я, ставя на стол бутылку. — Есть занятие интереснее.
— Готовлюсь к лекции, — сказал Антон, с опаской глядя на бутылку.
— Можно подумать, они кому-то нужны!
— Не скажи! — обиделся Антон. — Знаешь, как слушают! После лекции засыпают вопросами.
— Меня тоже засыпают, — согласился я. — Сегодня, например, выпытывали: женат ли ты?
Антон покраснел.
— Еще мне рассказали, какой ты красивый, — безжалостно продолжил я. — Голубые глаза, белая кожа, вьющиеся волосы… Девчонки поголовно в тебя влюблены. Будь осторожен! По местным понятиям сказать барышне, что она красивая, означает сделать предложение. Поцеловать — скрепить союз двух сердец. Оглянуться не успеешь, как свяжут по рукам и ногам!
На Антона было жалко смотреть. Я достал нож и стал резать колбасу. Антон опомнился и сбегал за
