симпатичная, но строгая девушка с большими глазами и прямыми темными волосами. …А на ксивах почему-то все напрягаются — она еще клево получилась… Олеся не поленилась достать с полки собственную «ксиву»; положила рядом. …Жалко, что мы не похожи… В голове промелькнул обрывок фильма, где человек, завладев чужими документами, стал выдавать себя за другого. Правда, идея была абсурдной изначально и даже не вследствие их непохожести — в кино второй сначала убил первого, а Олеся не представляла — как это, специально подойти и убить человека; это находилось за гранью ее понимания. Вот, подраться она могла и даже любила; собственно, ее и поставили на учет в детской комнате за то, что она прямо в школе избила Катьку Звягинцеву.
…Чтоб там менты ни говорили, все я сделала правильно!.. — в тысячный раз подумала Олеся, — какое она имела право называть меня «соской», если ее придурок сам подбивал ко мне клинья? Да мне этот урод даром не нужен!.. Она вспомнила, с каким удовольствием накрутила на руку длинные Катькины волосы и резко дернула вниз, вскинув при этом согнутую в колене ногу. Они и встретились — Катькин нос и ее колено; у Катьки хлынула кровь; ну, а дальше понеслось совсем весело…
Вечером к ним приходила молоденькая лейтенант в короткой юбке; матери дома не оказалось и она долго беседовала с отчимом, а когда ушла, тот сразу схватил ремень. В этом не было ничего нового — другими воспитательными приемами он просто не владел, и хотя с каждым годом разум воспринимал наказания все с большим протестом, тело порой все-таки упускало момент для побега. Тогда Олеся матерно орала, царапалась, щипала отчима за ноги; правда, особого эффекта это не давало, и лишь получив сполна, она неслась в свою спасительную комнату, на ходу натягивая трусы, и там давала волю яростным слезам.
Последний год ремнем ее уже не наказывали, а пока ходила в школу, часто доставалось за двойки… но, вот, не давалась ей эта чертова учеба! Да и было б не так обидно, лупи ее какой-нибудь профессор, но отчим с его сраным ПТУ «по строительному делу», оконченным сто лет назад?.. Мать за нее никогда не вступалась, поддакивая, что «учиться надо хорошо», но Олеся догадывалась, что она просто боится отчима, а тому доставляло садистское удовольствие лупить сложенным вдвое ремнем по беззащитной голенькой попе, под вопли и плач наблюдая, как на нежной коже постепенно возникает багровый узор; на оставшийся вечер он делался благодушным, и мирно смотрел телевизор, так что даже если б падчерица стала враз круглой отличницей, он бы наверняка нашел другой повод…
После ухода лейтенанта, глядя в разъяренные глаза отчима, Олеся вдруг поняла, что ее собираются не наказывать, как обычно, а тупо избивать; возможно, до полусмерти. Как, наверное, били на зоне самого отчима (иначе, чего б он так боялся вернуться туда?..)
Олеся отчаянно скакала с кресла на диван, залезала под стол, выныривая с другой стороны, не давая загнать себя в угол; в общем, ремня ей удалось избежать, но на повороте она не вписалась в подоконник — сначала, вроде, было даже не больно, зато потом, целую неделю пришлось носить темные очки. Впрочем, из этого она сумела извлечь пользу, соврав, будто подралась с дворовыми пацанами, и после Катьки, весь класс поверил. С тех пор девчонки ее побаивались, а ребята считали «своим парнем» и не приставали. Последнее было особенно здорово, потому что уединение с противоположным полом вызывало у нее панический страх, связанный еще с одним, не тускневшим воспоминанием детства (остальные, либо давно стерлись, либо Олеся стерла их сама), а это жило, сохраняя ощущение боли, ужаса, незащищенности и еще какой-то всепобеждающей мерзости. Если б она была способна убить, то непременно б сделала это. До того дня она, скрипя сердцем, могла простить отчиму даже порки — предлог-то был благовидным, зато после — ничего и никогда; то есть, вообще ничего!.. Даже то, что он просто существует на свете. Вот, отношение к матери колебалось в зависимости от настроения, хотя, в любом случае, она не понимала, например, сколько надо выпить, чтоб не проснуться, когда твоя родная дочь реально орет на весь подъезд?.. Или почему надо надраться именно в тот день, когда этот ублюдок решил вломиться к ней в ванную?.. И все равно мать ей было жаль — Олеся не находила тому объяснения, но ее убивать она б не стала, даже если б умела.
…Знала б Катька, как я ненавижу мужиков, у нее б язык не повернулся вешать на меня что-то… Круговорот воспоминаний потащил Олесю вглубь темного омута, именуемого «жизнь», и чтоб выбраться из него, она тряхнула головой; взгляд сам собой вернулся к черно-белому лицу с гладкими темными волосами. …Тебе б так пожить, а то — крутизна!.. — Олеся открыла студенческий билет, — медицинская академия… врачиха, блин!.. Второй курс… это сколько ж ей? — она вернулась к паспорту, — всего на пять лет старше меня! А где ты живешь, подруга… как там тебя… Мария Викторовна Зуева… Блин, какая ты Викторовна — Машка и есть, Машка, — заглянула на страницу с пропиской, — я ж сто раз ходила по этой улице!.. Зайду как-нибудь в гости… так, что тут еще прикольного?..
Олеся начала с помады, которую усиленно раскручивали по телевизору, но тон показался слишком темным для ее светлокожего облика; пудрой она вообще не пользовалась. …А, вот, тушь… — покрутила перед носом длинную тонкую щеточку, — тушь сгодятся; остальное, бабам с курсов отдам, пусть радуются…
Дальше шла всякая ерунда, вроде, носового платка с цветочками по углам, надорванной упаковки влажных салфеток, записной книжки с расписанием занятий и чьими-то телефонными номерами… как Олеся догадалась заглянуть под коленкоровую обложку! Совершенно интуитивно она сунула туда ноготок и вдруг вытащила пятитысячную купюру; потом еще одну, а всего их оказалось шесть! Зажмурилась; вновь открыла глаза, но мираж не исчез. …Ни фига себе!.. — она посмотрела купюры на свет — в белом поле проступал портрет усатого мужика, — блин, настоящие! Она редко держала в руках даже пятисотку, а здесь такое!
Разложив оранжевый веер, она наслаждалась внезапно свалившимся богатством. …Я ж чего хочешь теперь куплю!.. Что именно купить, Олеся не могла решить так быстро — слишком многое ей требовалось, чтоб почувствовать себя полноценным участником жизни.
…Ай да, Машка Зуева! Крутая, похоже, девка, но… крутая ни крутая, а нечего клювом щелкать. Я ж не украла ничего, а нашла… ну, не совсем нашла… да нет, нашла! Разве находят только то, что валяется? То, что ничейно лежит — тоже находка; не я, так другой бы тиснул ту сумку… На диване осталась еще пачка недешевых сигарет, зажигалка и, похожий на карандаш, ключ. Сигареты Олеся не раздумывая сунула в карман — курила она давно, ни от кого не прячась. …А, вот, ключ… — она подбросила его на ладони, — небось, от квартиры. И как она попадет домой?.. Хотя такие девочки живут с родителями, так что ничего страшного… нет, ключ и документы надо вернуть, а то западло получается… А что если самой принести и отдать — сказать, типа, нашла, да еще бабок срубить? Заплатит — куда она денется!.. А вдруг мы с ней подружимся? Будем тусоваться вместе, а то ж я ни в одном клубе не была, кроме нашей гнусной «Ямы»… Блин, а если она уже в ментовку заявила, и те начнут меня крутить — где нашла, как нашла, на какой-нибудь детектор лжи потащат, и сяду из-за ерунды. Нет, жадность всегда фраеров губит — лучше незаметно подбросить в почтовый ящик, сумку выкинуть, телефон продать, а деньги, они не пахнут; и концы в воду…
— Олеська, жрать-то, небось, хочешь? — послышался за дверью голос отчима.
Когда, по совершенно неведомым причинам, на него нисходило хорошее настроение, он таким образом демонстрировал свою заботу, и Олеся (если не «выступала», конечно) могла спокойно сидеть вместе с ним за одним столом. Правда, был маленький нюанс — если один раз отказаться или сказать, к примеру, «я потом», второго предложения не последует. …Ну, и фиг с ним! — Олеся достала из опустевшего пакета пирожок, — завтра пойду в «Макдоналдс» и нажрусь чего захочу, чем хавать ваши макароны…
— А ты сам как думаешь! — то ли спросила, то ли ответила она, хотя давно уяснила, что отчим не воспринимает таких сложных мыслительных заданий; естественно, он сорвался:
— Чего я должен думать! Я спрашиваю, а ты отвечай, дура!
— Да, хочу! Но не хочу видеть твою рожу!
— Ну, тогда как хочешь…
Скрип половиц стал удаляться, но тут отодвинулся стул, звякнула ложка и через минуту раздался негромкий стук в дверь. Это могла быть только мать, поэтому Олеся поспешно сгребла трофеи обратно в сумку и сунув ее под диван, подняла предохранитель замка.
Мать, похоже, так и не притронулась к стакану; что на нее нашло, неизвестно, но все равно это не
