Кирилл и Ян (сборник)

Подобные сцены повторялись с завидной регулярностью, словно поставленные по одному сценарию. Люба догадывалась, что ничего нового уже не будет — никакого хэппи-энда, и сама не могла понять, что же удерживает её здесь. Ведь запросто можно всё бросить и уехать, например, в Волгоград, куда дочь звала её уже целый год; еще там ждёт внучка Лизонька, а она тут… Люба смотрела на спящего мужа и не могла сформулировать, чем же она здесь занимается.

Один раз она всё-таки была в Волгограде, и явственно представив вид на Волгу, открывавшийся из окна; комнату, в которой может в любой момент поселиться, Люба успокоилась. Перестав плакать, она печально подумала — …он же совсем тут пропадёт… Она даже мысленно давно не произносила «я люблю его», хотя, скорее всего, так оно и было, не поддаваясь никакому разумному объяснению.

…Если вдуматься, разве такое можно любить?.. Люба снова вздохнула, и чтобы не отвечать на риторический вопрос, отправилась на кухню. Она знала, что скоро муж проснётся и его надо накормить, налить сто грамм (не больше!), и тогда он обнимет её, поцелует, скажет, что она самая лучшая на свете… Ну, разве можно уехать от всего этого?..

Петрович открыл глаза, когда уже стемнело. За стенкой тихонько бубнил телевизор, а за окном шептали свою колыбельную тополя, рождая благодатный покой, когда не хочется даже шевелиться — достаточно, то открывать глаза, чтоб не потеряться в пространстве, то снова закрывать их, обретая необъяснимое состояние лёгкости и какого-то кружения. Петрович облизнул губы и сразу понял, что сделал это зря — сразу во рту появилась противная сухость и горечь, напоминавшая о нездоровой печени. Состояние неуёмного блаженства исчезло, зато вернулась дрожь в руках и тяжесть в голове.

— Люб! — позвал он и прислушался к приближающимся шагам, — любовь моя, где ты?..

— Ну что, ирод? — Люба остановилась на пороге и улыбнулась тому, что муж всё-таки жив. Она каждый раз боялась, что тот заснёт и в угаре не заметит, как остановится сердце. Может, она б и не думала об этом, но доносившееся каждый день из-за соседской стенки «чтоб ты сдох, окаянный!..» невольно заставляло примеривать ситуацию к себе. Нет, она никогда не желала Петровичу смерти.

…Лучше мы умрём вместе, в один день. Дети большие, у них всё равно своя жизнь… Только, вот, ей было всегда очень жаль Лизоньку…

— Ну, прости, — Петрович неуверенно протянул руки, — оно как-то само получилось.

— Оно у тебя всегда само получается, — Люба вздохнула, — есть будешь?

— А сто грамм найдётся? Муторно на душе, — Петрович беспомощно улыбнулся.

— Идём, ирод. Тебе б только сто грамм.

Люба уже гремела тарелками, когда Петрович только выбрался в коридор. Огляделся, словно вспоминая, где находится кухня, и, вроде, не связанные между собой детали соединились в его сознании — он увидел у двери полное мусорное ведро и Любину сумочку, лежавшую на трюмо. Дальше всё происходило помимо его воли. Мгновенно расстегнув замок, Петрович выхватил из кошелька трояк и сунул в карман. А больше ему и не надо — ему б только на «четвёрочку»!..

— Люб! — крикнул он, — я пока мусор вынесу!

— Чего это, на ночь глядя? — жена удивлённо появилась из кухни, — пойдёшь на работу…

— Воняет, — сходу ответил Петрович, удивляясь собственной находчивости.

— Я что-то не чувствую, — Люба пожала плечами, — ну, вынеси, если хочешь. Только не долго — я уже грею.

— Пять минут! — Петрович подхватил ведро и выскочил за дверь, пока жена не передумала.

Конечно, дойти до магазина было не пять минут …Минут десять, — прикинул он, — ещё десять — купить, минуту выпить… а эту дрянь куда? — он взглянул на ведро, — не с ним же идти?..

Замаскировав ведро в кустах, Петрович торопливо, насколько позволяла координация, направился в арку, через которую лежал путь к гастроному. С улицы доносился гул машин, где-то за спиной повизгивала собака, а в беседке громко смеялись парни и девчонки, у которых уже всё было припасено и не требовалось никуда спешить. И вдруг среди этого привычного набора звуков Петровичу послышался голос — такой отчётливый, словно раздавался над самым ухом.

— Неправильной дорогой идёшь. Вернись.

Петрович оглянулся, но никого не увидел. А впереди чернел проём арки, за которым призывно светились огромные аппетитные витрины, и было даже видно, что в штучный отдел нет никакой очереди!..

Петрович шагнул в темноту.

— Вернись! Погибнешь!

Он испуганно замер, и в этот момент сверху сорвался, то ли кирпич, то ли кусок штукатурки — Петрович не разобрал, что это было, но упало оно прямо перед ним, разлетевшись тысячей колючих брызг.

С такой скоростью Петрович не трезвел даже в вытрезвителе, когда однажды менты окунули его в ледяную ванну. Он смотрел на холмик, возникший на пути, и думал, что в следующую секунду должен был оказаться именно в этом месте.

— Ангел… — прошептал Петрович, озираясь по сторонам.

— Не ради тебя стараюсь, — ответил тот же голос, — ради жены твоей. Она б очень расстроилась, а я не могу этого допустить. Я всю жизнь тебя ради нее спасаю, но если ты не прекратишь над ней издеваться, больше спасать…

— Ты кто?..

Ответа не последовало. Впрочем, он и не требовался — Петрович знал, что никто, кроме ангела- хранителя, не мог совершить подобное чудо. Только, оказывается, это не его ангел!

— Как я сам не догадался за столько лет… — Петрович попятился выходя из тёмной арки на свет фонаря. Взглянул на часы и объявил кому-то, — ещё две минуты.

Конечно, он не успевал дойти до мусорки, поэтому вывалил ведро прямо за угол и побежал к подъезду. Запыхавшись, взлетел на второй этаж, позвонил в дверь.

— Уже? — обрадовалась Люба, — если честно, я думала, ты в магазин рванул, за добавкой.

— Да что ты!.. — Петрович обнял жену.

— Ты, прям, протрезвел…

— А как же? Прошёлся, вот, подышал.

— Давай-ка, поешь. За целый день голодный, небось, — она поставила рядом с тарелкой рюмку, достала из шкафчика початую бутылку.

— Знаешь, Люб, чего-то расхотелось, — Петрович присел за стол и увидев, как у жены от удивления приоткрылся рот, смущённо добавил, — мне тут явился ангел…

— Ладно заливать-то, — засмеялась Люба, — я — твой ангел, чертяка ты мой бестолковый…

КОНЕЦ