Стены тесного каменного подземелья вдруг словно раздвинулись, и он вновь ощутил себя маленьким мальчиком на напоенном запахами цветущем лугу, под ярким солнцем, увидел протянутые к нему руки матери, нежные и ласковые. Это была одна из немногих запомнившихся ему счастливых картин детства среди множества мрачных и тяжелых воспоминаний ранних лет. Может быть, этого вовсе и не было, и он сам придумал и держал в памяти эту сладостную сцену…
…Когда Конан с трудом разлепил глаза, он увидел прямо над собой несколько пар стройных загорелых ног, уходивших куда-то ввысь, к каменному своду. Киммериец попытался повернуть голову, но не смог: она была с двух сторон сжата шершавыми деревянными колодками. Он также не мог пошевелить ни рукой, ни ногой: в запястья и лодыжки впивались жесткие кожаные ремни. Обнаженная спина ощущала сырость холодного каменного пола.
— Очнулся, дружок? — Над ним склонилось женское лицо с темными немигающими глазами.
Волосы женщины — черные, такие же густые и слегка вьющиеся, как у него самого, были коротко острижены и делали ее похожей на стигийку. Сходство усиливали полные губы и сильно загорелое лицо с небольшим шрамом над левой бровью.
Киммериец вращал глазами, стараясь понять, где он и что с ним происходит, но видел только обступивших его женщин в коротких кожаных штанах.
— Ты слышишь меня? — Удар в низ живота заставил варвара вздрогнуть, все тело, распятое, как кожа для просушки, пронзила резкая боль.
— Поставьте его на ноги, — скомандовала черноглазая женщина.
Что-то заскрипело, и Конан почувствовал, как его тело начало подниматься, и скоро он уже стоял, точнее, висел, привязанный к деревянному помосту, а перед ним в довольно обширном, но невысоком помещении с одним небольшим оконцем стояли шесть амазонок и о чем-то переговаривались, но их голоса звучали невнятно, поскольку уши варвара были закрыты деревянными планками.
«Попался! — пронеслось в мозгу Конана. — Как же это я мог проморгать их?»
Киммериец не мог вспомнить, что с ним произошло. Последнее, что осталось у него в памяти — он шел по подземному коридору, а потом вдруг почему-то возникли картины детства…
«Нергал мне в кишки! — осенила его мрачная догадка. — Колдовство, не иначе! Когда же это все кончится?!»
Одна из женщин подошла к нему и, приподнявшись на носках, раздвинула планки, сжимавшие его голову.
— Что тебе надо в нашем храме, свинья? — спросила его женщина с черными глазами. По всей видимости, она была здесь главной.
Варвар лихорадочно соображал, что бы такое придумать, но времени на размышления ему не дали.
— Освежи его память, Мерл! — скомандовала старшая.
Одна из амазонок взмахнула многохвостой плетью, и Конан почувствовал, как ее концы ожгли его бедра и низ живота. Наверное, в кожаные ремешки были вплетены кусочки металла. Он стиснул зубы, чтобы не закричать. Женщина нанесла удар мастерски, ее умению могли бы позавидовать даже иранистанские палачи, известные тем, как лихо умели орудовать бичом.
— Еще! — послышался голос черноглазой.
Плеть взвилась вновь, и киммериец едва не взвыл, но, собрав всю волю, сдержался.
— Осторожней, не отбей его сокровище, — рассмеялась старшая, и все подхватили ее хохот. — Хороший самец, крепкий. Правительница Энида будет довольна. Ну! Кто же ты? — вновь обратилась она к киммерийцу. — Немой, что ли? Азельма, проверь!
Одна из женщин подошла к варвару и ножом раздвинула его зубы.
— Язык есть, госпожа Мэгенн! — объявила она.
— Раз есть, рано или поздно заговорит. Дай-ка ему еще пару раз…
Пытка продолжилась. Женщины с интересом рассматривали Конана, который, насколько позволяли путы, дергался под ударами плети. При этом амазонки отпускали такие замечания по поводу особенностей его телосложения, что их непристойности могли бы поучиться портовые грузчики Аграпура.
Правда, киммерийца не волновали их злые шутки: тело покрылось потом, смешанным с кровью, он едва терпел жалящие удары плети.
— Достаточно! — почти теряя сознание от боли, услышал он голос женщины, которую назвали госпожой Мэгенн. — Забьешь до смерти, а он нам еще пригодится.
Женщины в последний раз бросили взгляд на Конана и, по знаку Мэгенн, вышли, оставив киммерийца распятым на доске. В его воспаленном мозгу лихорадочно метались мысли о спасении, но боль в истерзанном теле не давала сосредоточиться, и варвар впал в тяжелое забытье.
Глава четвертая
Лагерь отрядов был разбит как обычно: женщины в одном месте, гирканцы отдельно от них, шагах в ста, на большой поляне, чуть поднимавшейся по склону холма. Густой лес окружал их со всех сторон, и, для того чтобы враг не мог подобраться к стоянке, оба отряда назначали дозоры, уходившие далеко в чащу. Договорились, что гирканцы будут охранять свою, южную, часть лагеря, а амазонки, поскольку их гораздо больше, присмотрят за остальной местностью, в особенности ближе к озеру, за которым находился храм и единственная в этих глухих местах дорога, ведущая в глубь страны к их столице Барун-Урту.
Ингер, молодая амазонка, назначенная в караул, который заступал в сумерки, в очередной раз выслушала наставления командира и вместе с напарницей, красивой статной женщиной лет тридцати по имени Гнатена, направилась в лес. Они шли с предельной осторожностью, но все равно сменяемый дозор заметил их раньше, чем они подошли к месту встречи.
Ингер поняла это, когда ей в спину уперлось что-то острое, а затем из кустов, размахивая дротиком, со сдавленным смешком выскочила амазонка. Следом появилась ее подруга.
— Тебе все шутить, Майке! — недовольно проворчала напарница Ингер. — Все в порядке?
— Просто отлично! — подмигнув ей, ответила Майке, и Ингер вдруг почему-то показалось, что в их словах таится какой-то скрытый смысл.
— Удачи! — бросили амазонки на прощание, и через несколько мгновений скрылись в густых зарослях, тянувшихся почти до самого лагеря.
Ингер покрепче сжала дротик и проверила перевязь с коротким кофийским мечом — им удобнее всего было вести бой в зарослях. Ей хотелось не оплошать на первом в своей жизни боевом задании, девушка была напряжена, по телу время от времени пробегала легкая дрожь. Гнатена, наоборот, расслабленно опустилась на траву и, бросив рядом дротик, повернулась к молодой амазонке:
— Садись! И не забывай прислушиваться к тому, что происходит вокруг. Сама знаешь, в лесу уши оповестят об опасности быстрее, чем глаза. Тем более скоро стемнеет…
Девушка последовала примеру старшей подруги и присела рядом на маленький бугорок, вслушиваясь в тишину. Ночь обещала быть ясной, на смену заходившему солнцу уже выплыла луна, и ее светлый диск виднелся над вершинами деревьев. Теплый ласковый летний воздух струился между стволами и успокаивал. Скоро Ингер тоже прилегла на траву. Через некоторое время где-то вдали прокричал коростель. Напарница Ингер встрепенулась, замерла на мгновение, а затем скомандовала:
— Оставайся здесь, а я осмотрю окрестности!
Ингер кивнула и, сжав дротик, затаилась за кустом можжевельника. Гнатена, словно змея, бесшумно проскользнула между двумя березами и исчезла из виду. Крик коростеля повторился, и девушка услышала, как совсем недалеко от нее ухнул филин, будто отвечая пернатому собрату. Амазонки с раннего детства много времени проводили в лесу, собирая лесные плоды и ягоды, а потом и охотясь, они отлично знали голоса всех птиц, которые жили в лесах их страны. Снова пронзительно крикнул коростель, и Ингер почудилось в его пении что-то необычное.
«Что-то здесь не так, — решила амазонка и, нарушив приказ напарницы, пошла туда, где, по ее мнению, должна была сидеть птица. — Надо посмотреть, в чем дело».
