– Это так. Но – исключаю…
– Ни с кем не было у него неприязненных отношений?
– Ни с кем…
– Внутри монастыря…
– Да…
– А за стенами монастыря? У него могли быть враги?
– Враги есть у каждого мирянина. А у монаха – какие враги?
– Ни на кого подозрения Ваши не падают?
– Заподозрить невинного – большой грех.
– А убить, невинного – не грех? Полноте, пока все версии не переберем, не найдем изверга. А как версии перебирать, коли никого не подозревать.
– Это так, и рад бы помочь. Вы хоть, Иван Дмитриевич, какие наводящие вопросы мне бы…
– Не знаю распорядка монастыря… Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходи. А каков он, ваш устав? Бывают ли в монастыре посторонние люди? Кто они?
– Как не бывать? Редко, но бывают.
– Так кто же вызывает у Вас подозрение?
– Никто… Грешен, – никто… Не могу душу свою перебороть и напраслину на невинного человека возвести. Вы уж, любезнейший Иван Дмитриевич, мне наводящие вопросы…
– Так уж я и так… Наводящие… Да все не наведу Вас на нужную мысль.
– Да все потому, что ума не приложу, кто из людей истинно верующих мог пойти на такое страшное злодеяние корысти ради…
– А из неверующих?
– Так что неверующим в православном монастыре делать?
– И то ваша правда.
Делать нечего, стал Иван Дмитриевич искать другие подступы.
Вызвал монастырского служителя Якова.
Прокурор и следователь с, интересом прислушивались к первому допросу, свои вопросы не задавали. То ли не знали, что спросить, то ли им хотелось увидеть в деле, как ведет дознание сыщик Путилин. А может, и то, и другое. И третье – вчера оба были в гостях у помещик Славгородского Ивана Тимофеевича, общего старинного знакомца, – Иван Тимофеевич вместе служил в одном полку с судебным следователем и был свояком прокурора, так что засиделись, заигрались в вист, а это хорошее мужское занятие не обходится без доброй вишневой наливки, да и курили много всю ночь, курили, теперь голова-как чугунная, во рту, словно все лошади полка постояли, до вопросов ли…
Но когда Яков вошел в келью настоятеля, оба, и прокурор, и следователь, слегка оживились.
– А ну-тес, братец, покажи – ка нам свои руки! – бросился к нему следователь.
И прокурор встал с кресла, подошел поближе, уставился сквозь пенсне на вытянутые и слегка дрожащие руки Якова.
– А чего дрожит так? – внес свою лепту в дорос прокурор.
Я, конечно, извинясь, ваше-ство, но перебрал вчерась… Мы в трактире на Хомутовской, у Пал Палыча, с кумом четверть хлебного вина выкушали… – Так грех ведь.
– Как не грех? Грех… Вот я в монахи-то все и не решаюсь, который год. Грешен. А они – люди святые. А я все при них – в услужителях. Мое дело какое – печки растопить, дровишек заготовить, и все такое.
К ним подошел вплотную и доктор.
Все трое впились глазами в руки Якова.
Только Иван Путилин, как сидел, так и сидел.
– А что у тебя с руками? – спросил доктор.
– А что с руками? – удивился Яков.
Руки его были абсолютно чистые. В том смысле, что не было на них никаких порезов.
– А то, что мыть надо руки, ишь, под ногтями какой чернозем развел. Так неровен час и бактериями разживешься.
– Э, ваш-бродь, нас никакая бактерия не берет. Намедни в погреб за солониной ходил, так одна бактерия высунула рожу свою усатую, ошерилась, глаза красные в темноте горят, чуть за руку не цапнула.
– И что же? – смеясь спросил доктор.
– Увернулся, – признался Яков. – А то вот ещё был случай…
– Хватит, хватит, любезнейший, ты на вопросы отвечай – прервал его воспоминаний Иван Дмитриевич.
– А какие вопросы? Нет никаких вопросов.
