судьбой всей нации, порывы страсти уравновешиваются разумом, рациональное начало удивительным образом уживается с идеальным. Французы умеют ненавидеть и любить. «Любовь – самая сильная из всех страстей, потому что она одновременно завладевает головою, сердцем и телом» (Вольтер). Соединение этих качеств и обеспечивает им успех и победу. Хотя история Франции знает не только великие и героические, но и немало позорных, печальных страниц. Как писал А. Фуллье в «Психологии французского народа» (1899), несмотря на сильное индивидуальное начало (а у всякого француза есть собственная роль в жизни нации), французы «всегда более или менее связаны с интересами и обязанностями Франции». А коли так, то ее философия, политика, культура в немалой степени служат «общему благу, общему идеалу».
Этот коллективный детерминизм превратил французский народ в народ-лидер, народ идей, за которым тянутся другие этносы. Вместе с тем французы не боятся выделиться. Напротив. Многие видят в этом едва ли ни главный смысл жизни. Афоризмы, максимы, сентенции, шутки, остроты перемежают речь французов, ибо, как говорил А. Франс, «нет магии сильней, чем магия слов». Такая манера общения и поведения дает возможность проявлять наблюдательность и ум. «В государстве, в котором ум – это инструмент, позволяющий сделать карьеру, благовоспитанный человек имеет право показать свою образованность и считает почти своим долгом не скрывать свой ум». В то же время эта живость чувств, мысли и языка дополняется здоровой долей рационализма и скептицизма. Как пишет упомянутый А. Фуллье: «Соединение впечатлительности и общительности с светлым и ясным умом, присущее, как нам кажется, французскому характеру, не может впрочем обойтись без частых противоречий. Этим объясняется, в наших нравах, в нашей истории и политике, беспрестанная смена свободы и порабощенности, революции и рутины, оптимистической веры и пессимистического упадка духа, восторженности и иронии, кротости и насилия, логики и нерационального увлечения, дикости и человечности. Очевидно, что равновесие страсти и разума в высшей степени труднодостижимо и неустойчиво; между тем к этому именно равновесию непрестанно стремится французский характер. Нашим главнейшим ресурсом является страстное увлечение рациональными и здравыми идеями. Мы сознаем необходимость этого и нашу способность к этому. Мы стремимся укрепить самих себя, привязавшись мыслью и сердцем к цели, указанной нам умом и поставленной на возможно большую высоту».[341] Именно эти свойства французской нации (а отнюдь не легкомысленность, суетность, женственность, шутливость, фанфаронство и т. д.) и сделали ее великой. Французы возвели ум и книгу в королевское звание задолго до низвержения монархии. «Если бы к моим ногам положили короны всех королевств мира взамен моих книг и моей любви к чтению, я отверг бы их все», – заметил вполне искренне французский писатель-моралист Ф.Фенелон (1651–1715).
Неизвестный мастер. Благовещение. Витраж из капеллы Жака Кёра. 1447– 1450 г.г.
Галлы, как порой называют французов, издавна славились тягой к знаниям и просветительству. Во главе их стояли друиды, организованные в жреческую корпорацию. Это – духовная элита, избиравшаяся из числа умнейших особей и лично не участвовавшая в войнах. В ее функции входило: осуществлять священнослужение, культовую деятельность, овладевать врачебным искусством и быть гарантом законов. Особую роль играли воспитатели, посвящавшие юношей в таинства учения. Передача знаний осуществлялась в устной форме. Обучение продолжалось двадцать лет. По свидетельству Цезаря, в «учебную программу» входило занятие космологией, изучение движения звезд, объяснение причины переселения душ и т. д. Со временем кельтская культура была вытеснена зрелой римской.[342] Со времен позднего средневековья и Возрождения Франция стала активно перенимать вкусы и культуру Италии.
В истории Франции были периоды взлетов и падений… Многое, если не все, в те суровые времена зависело от того, в чьи руки попадала страна, кто стоял во главе державы. Если при Филиппе IV Красивом (1268–1314), «железном короле», который создал Генеральные штаты (1302) и поставил папство в зависимость от французских королей, Франция процветала, то позже настали тяжкие и безрадостные времена. М. Дрюон писал в прологе к роману «Яд и корона»: «Слово «прогресс» никогда не означало идеального совершенства. Выпадали годы, когда Франция не слишком процветала, бывали периоды кризиса и мятежей; нужды народа отнюдь не были удовлетворены. Железный король умел заставить себе повиноваться, но средства, которыми он этого достигал, не всякому приходились по вкусу, он же больше пекся о величии своего королевства, нежели о личном счастье подданных. Тем не менее, когда Филиппа не стало, Франция была самым первым, самым мощным, самым богатым государством Западного мира. Целых тридцать лет наследники Филиппа Красивого с усердием, достойным лучшего применения, разрушали дело его рук, тридцать лет чередовались на троне непомерно раздутое честолюбие и предельное ничтожество – в итоге страна оказалась открыта для чужеземных вторжений, общество захлестнула анархия, народ был доведен до последней степени нищеты и отчаяния».[343] Правитель, не думающий о достойном наследнике, зачастую обрекает страну на муки и страдания, быть может, и сам того не желая.
История Франции – это roman a cle! (франц. «роман с намеками»). В ней видим удивительные аналогии и параллели. В том и состоит величайший смысл изучения истории, что она позволяет увидеть в чужих судьбах свою собственную. Особенно отчетливо прослеживается характер успехов или неудач страны в зависимости от ума и способностей ее верховных правителей. Пример Франции мог бы стать наглядным учебником управления государством. Ведь и другие народы не раз задавали себе схожие вопросы: «Как же могло случиться, что через 40 лет после смерти «железного короля», вдруг, все разом расползлось?!» Народы России, по крайней мере, довольно часто задумываются над этим в последние полвека.
Филипп IV, прозванный «железным королем», многое сделал для процветания Франции. С помощью брачных уз он присоединил к Франции испанское королевство Наварру; сумел противостоять всемогущему папству и даже объявил папу еретиком-святотатцем; наконец, в 1302 г. собрал представителей горожан и дворянства (Генеральные штаты). Он же разгромил орден тамплиеров, прославившийся разбоями и пороками (известна пословица «пьян, как тамплиер»). Филипп издал законы против роскоши, осуществив конфискацию богатств евреев, разбогатевших на спекуляциях. Он и изгнал их из Франции в 1306 г. (то есть, точно так же, как англичане, немцы, испанцы, португальцы – с помощью массовой этнической чистки страны, а заодно и всей ее финансовой системы). Заносчивую церковь он приструнил, подчинив своему влиянию. Резиденция папы Римского перенесена в г. Авиньон на юге Франции (1307). Это способствовало росту политического и духовного авторитета власти.
Французские короли высоко ценили знания и ум. Они не боялись приближать к себе высокообразованных дворян и толковых людей из простонародья, полагая, что «на земле нет ничего, более достойного уважения, чем ум» (Гельвеций). В их числе были законники-легисты, окончившие ведущие университеты. Среди таковых выделялся доктор права и профессор законоведения Гийом Ногаре. С 1296 г. он восседал в Королевском совете и считался «вторым я» Филиппа IV. Его и послал король в Рим с наказом доставить папу на вселенский собор. Когда же Бонифаций разразился потоком оскорблений и брани в адрес французского монарха, Ногаре просто разрешил сей спор: рукой в железной перчатке он прервал поток брани – и папа, получив оплеуху от профессора-рыцаря, потерял сознание. Вскоре Бонифаций приказал долго жить. После смерти Филиппа IV французский трон занял его старший сын Людовик X (1314–1316). Он успел вернуть в страну изгнанных евреев, простудился и умер. Папой был избран сын сапожника – Иоанн XXII (1316–1334), великолепный оратор, обладавший глубокими познаниями в юриспруденции и теологии. Помимо всех прочих талантов он был еще и гением по части налогов. Им была разработана искусная система налогообложения («такса апостольской канцелярии»). Личность была, прямо скажем, неординарная. Он отвергал идею ада и рая, подвергал сомнению небесное блаженство, называл «ересью» идеализацию нищеты и бедности. Кардинальские и прочие высокооплачиваемые должности он щедро раздавал только собратьям-французам (хотя и за приличную мзду).[344]
Терпение бедняков. Миниатюра XV в. Париж. Национальная библиотека.
Коррупция подтачивала силы общества, разлагала изнутри. Напрасно все задавались тем же вопросом, что и Дрюон («Когда король губит Францию»): «Как же могло случиться, что сорок лет спустя эта самая Франция была разгромлена на полях сражений страной, население которой было в пять раз меньше; что знать ее разбилась на враждующие между собой партии; что горожане взбунтовались; что ее народ изнемогал под непосильным бременем налогов; что провинции отпадали одна за другой; что шайки
