без единого ее недостатка: все находится под руководством синдиков, все исходит от Малого совета на решение и все возвращается к нему для выполнения. Таким образом, кажется, что Женева взяла в качестве примера некогда столь мудрый закон правления древних германцев: «О делах, менее важных, совещаются их старейшины, о более значительных – все, впрочем, старейшины заранее обсуждают и такие дела, решение которых принадлежит только народу». При этом в Женеве никто не кичится родовитостью. Если сын высшего чиновника не отличается достоинствами, он так и остается среди общей массы граждан. Дворянство и богатство не дают особого ранга, прерогатив, легкости в продвижении к должностям. Интриги запрещены. Должности настолько мало доходны, что не возбуждают жадности. Они могут соблазнить лишь благородных людей благодаря их значимости. Там мало и судебных тяжеб… Законы против роскоши запрещают ношение драгоценностей и позолоченных украшений, ограничивают издержки на похороны и обязывают всех граждан ходить по улице пешком. Экипажи имеются лишь для поездок в деревню. Эти законы (во Франции они показались бы слишком суровыми, почти варварскими и бесчеловечными) вовсе не мешают истинным удобствам жизни. Вероятно, нет города, где было бы столько счастливых браков; в этом отношении Женева на двести лет впереди французских обычаев.
Особенно благотворное влияние на умы оказывают здесь образование с культурой. «В Женеве есть университет, который называется академией, где молодежь учится бесплатно. Профессора могут стать чиновниками, и многие из них действительно становятся, что немало поддерживает соревнование и славу академии. Вот уже несколько лет, как там устроили также школу рисунка. Адвокаты, нотариусы, врачи и т. п. образуют цехи, куда они допускаются лишь после общественного экзамена; все ремесленные цехи также имеют свои уставы, учеников и созданные их искусством шедевры. Хорошо снабжена публичная библиотека, в ней 26 000 томов и довольно большое число рукописей. Книги выдаются всем гражданам, так что каждый читает и просвещается. Поэтому народ Женевы гораздо лучше образован, чем во всех других местах. Там это не считается злом, как принято считать у нас… В Женеве так хорошо развились все науки и почти все искусства, что можно лишь удивляться перечню ученых и разного рода художников, которых в течение двух веков дал этот город».[270]
Дорожное сообщение в Европе.
Швейцария по праву тогда считалась меккой педагогов. Здесь процветали учебные заведения (пансионы) Песталоцци, Фелленберга, Жирара, институт Тепфера. О последнем стоит сказать как о примере благодатного воздействия на юные души нравов и порядков республики. Писателя и художника Родольфа Тепфера (1799–1846) называли «швейцарским Руссо». Закончив Женевскую Академию, он, обожавший книги и учебу, вскоре сам стал учителем. С 1824 г. он возглавил «институт» (в котором было около 40 воспитанников из Англии, Германии, Франции, Греции, России и даже Америки), живя вместе с воспитанниками, совершая с ними походы, никогда не расставаясь с карандашом и бумагой. Он любил «радоваться жизни, а не страдать от нее». Его перу принадлежат иллюстрированные им же «комические романы», объединенные в «Женевские новеллы». В одной из своих новелл («Библиотека моего отца») Р. Тепфер, говоря о смысле и целях воспитания молодежи, обращается к родителям с весьма разумным и толковым напутствием: «О, сколь трудное дело воспитание! Исполненные самых благих намерений, следуя советам друга или книги, вы направляете ум и сердце вашего сына к избранной вами цели, а в это время уличные сценки, уличный шум, соседи, неожиданные происшествия вступают в заговор против вас, или же играют вам на руку, и вы бессильны против их враждебного влияния или непрошенного содействия. Правда, позднее – лет после двадцати, двадцати пяти – жилище уже не играет такой роли. Оно может быть мрачным или светлым, уютным или неубранным, но теперь это школа, где учение кончилось. В этом возрасте человек уже избрал себе поприще, достиг того туманного будущего, которое еще недавно казалось ему столь отдаленным. Душа его уже не столь мечтательна и послушна: предметы отражаются в ней, но не оставляют отпечатков».[271]
Наиболее полно эта бесконечная вера в позитивное развитие и прогресс, упование на могущество школ и университетов были выражены в работах философа-идеалиста и педагога Наторпа. П. Наторп (1854– 1924), один из лидеров марбургской школы неокантианства, развивал в своих трудах социальную педагогику, напрямую связывая ее с этическим социализмом. Его любимейший герой – Платон… Кульминационными пунктами развития мировой педагогии он считал фигуры Платона и Песталоцци… Его главные идеи, развитые им в «Sozialpadagogik», говорят о том, что любая педагогика должна быть социальной и философичной, т. е. воплощать в тех или иных формах социальное устройство мира и населять этот мир значимым смыслом и духовностью. Русский философ-идеалист Г. Шпет, последователь Гуссерля, назвал его одним из самых талантливых выразителей «истинного идеализма». На ряде идей Наторпа нам, пожалуй, стоит остановиться особо. О чем же говорят его работы? В книге «Философия как основа педагогики» (1910) Наторп убеждает своих читателей в том, что рост и развитие народа никоим образом нельзя отдавать на волю голой практике. Она слепа и беспомощна, ее действия хаотичны и бессмысленны. Нужно сначала проложить реформам разумную и верную дорогу. Лишь глупцы говорят: «не надо теорий». «Быть может, думают, что теория придет сама собой, вместе с практической работой. Но она не придет, если с самого начала неизвестно, куда вообще направлен путь и как туда добраться». Вопрос создания здоровой, верной, нравственной теории и есть вопрос духовной свободы. Без разумной теории человек – раб и слуга дьявола… В качестве довода он указывает на коварную подсказку Мефистофеля своему ученику: «Теория, друг мой, сера, но зелено вечное дерево жизни» (Гете. «Фауст»). Ну к чему же тогда возводить «здания теорий»?! «Совсем ненужное занятье». За этим дьявольским соблазном слепота, невежество недалеких «реформаторов» и «революционеров». А что же дальше, господа?.. Что станет с народом, что доверился вашей тупости, жажде самовластья!? Дальше мрак, кровь, обман, сатанизм, страдания и полное порабощение народов… Мефистофель говорит «студенту»: «Лишь презирай ты разум, знанья луч, чем человек один могуч… тогда ты безусловно мой». Знакомы и нам эти чванливо-бездарные недоучки- министры, иные премьеры и президенты, усвоившие советы «школы Мефистофеля». Асмадей говорит: «Я выдохся как педагог и превращаюсь в чёрта снова».
Здесь нам хотелось бы обратить самое пристальное внимание читателя на прямую и безусловную взаимосвязь между положением школы-института и государства. Что такое школа? Это – главная ячейка и опора государства. Тот, кто разрушает школы и университеты, тот (даже если он честно и открыто не признается в этом) ставит своей целью уничтожение данного государства! Палач школ, больниц, научных центров – палач нации! Его или их нужно убирать. Иначе нация погибнет, у нее не будет будущего… Пауль Наторп видел в образовательных учреждениях «острова будущего в мире настоящего» и «очаги юности».
Как педагог Наторп, конечно, не верил во всесилие методик. Если ты лишен духовно-нравственного содержания, никакая методика не спасет. Труд напрасен и даже вреден. Техника преподавания превращается в мертвую передачу, в «тупое, бестолковое и бессмысленное занятие». Чтобы избежать этого, нужно изменить всю систему подготовки педагога. «Теоретическую подготовку к учительской должности должен будет, таким образом, взять на себя в конце концов университет, и она не может быть различной по существу для народных учителей и учителей высшей школы, потому что и от народного учителя с полным правом требуют философски углубленной теоретической подготовки, основанной на самостоятельных взглядах, т. е. на научном изучении». Таков заключительный вердикт П. Наторпа.[272]
Особый интерес представляет его социальная педагогика, в которой он объясняет связи школы и общества. Наторп утверждает: экономика с политикой в системе ценностей вторичны, первичны – образование с воспитанием. Главное в системе обучения – человек как воплощение духа, интеллекта и морали. Все остальное в образовании представляет собой лишь частные и второстепенные направления (научное, техническое, художественное обучение). Какова цель любого воспитания? Вырастить здоровое и красивое существо. Но за этим неизбежно встают чисто философские, моральные задачи – «проблема долженствования, или цели, или, как мы предпочитаем говорить, идеи». Как создать из хаоса человека совершенного или даже просто-напросто достойного? Предоставить его самому себе? Пусть выбирается и находит свой путь сам? Неужто бросить его в полную свободу, как в омут!? Наторп убежден: «Отдельный человек не может достигнуть высоты своего человеческо-нравственного назначения иначе, как только построив человеческо-нравственно свои отношения к общности». Чтобы человек поднялся на высоты духа и нравственности, нужны усилия общества и его социальных институтов. И здесь особенно велика и даже решающа роль высшей школы… Личность – это всегда организованное начало. Хотим мы того или нет.
