Эразма, Лютер весьма пессимистически взирает на будущее немцев. Его идеалы неприхотливы и суровы. Человек никак не может быть творцом своей судьбы! Но если это так, то зачем же ему учиться, к чему овладевать инструментарием знаний?! От народа он желал лишь единомыслия: «В каждой местности должен быть распространен только один единственный тип проповедования». Выходило как бы по пословице Cuius regio, huius reliigio! (лат. «Чье правление, того и религия»).[336]
Пуританское отношение к жизни, труду, обществу, наконец, к вере имело серьезную основу, откуда народы черпали свою энергию и мотивацию. В частности, об этом будет писать психолог С. Московичи в книге «Машина, творящая богов» (1988), говоря о чувствах и настроениях верующих: «Между тем, они вполне приложимы к нашему рассмотрению того, как действуют пуританские секты и церкви. В большинстве своем они ссылаются на первых христиан и надеются вновь обрести первоначальную Церковь. Когда она еще не превратилась в дворец со стенами, украшенными картинами из жизни святых, с ларцами, переполненными драгоценностями, с мраморными полами. Когда еще священники не пристрастились к коррупции, не надевали на себя кричащих украшений, не образовывали иерархии. Все это внушало верующим мысль, что коррупция, если она выставляет напоказ такие роскошные уборы, теперь уже является не грехом, а странной христианской добродетелью. И приводит целые поколения христиан к поклонению тому, что, вероятно, вдохновило Лютера на знаменитое резкое восклицание: «Вы – отбросы, падающие в мир из ануса дьявола».[337]
Хотя эти выпады вовсе не означали, что он стремился сокрушить опоры церкви. Совсем наоборот. Лютер нападал на некоторые из ее пороков во имя укрепления религии. Поэтому справедливы слова Ницше, сказанные в его адрес: «Лютер, невозможный монах, который по причине своей «невозможности» напал на церковь и – следовательно! – восстановил ее… У католиков было бы основание устраивать празднества в честь Лютера… Лютер – и «нравственное возрождение!» К черту всю психологию! Без сомнения, немцы – идеалисты».[338]
Великому проповеднику Германия обязана и еще одним своим завоеванием. В нравственном кодексе нации он укрепил дух профессионализма. По мнению иных, Лютер утверждал в сердцах верующих вместо Бога веру в профессиональную этику. В каком-то смысле это и предопределило судьбу немцев. Немецкий народ воспринял библейские каноны не в созерцательно-умозрительном, религиозном, а в созидательно- прагматическом смысле. С эпохи Лютера немцы как бы обожествили идею профессионального труда (как важнейшую земную миссию). В его трактовке Бог завещал человечеству работать ради мирского блага других. Достичь же намеченной цели можно только с помощью профессионального призвания (Beruf). Поэтому люди должны овладевать знаниями вполне осознанно, выполняя предназначение Господа. Так труд становился святым делом, а учеба ступенью на пути овладения истинным вероучением. «Профессиональное призвание есть то, что человек должен принять как веление Господне, с чем он должен «мириться»; этот оттенок преобладает у Лютера, хотя в его учении есть и другая идея, согласно которой профессиональная деятельность является задачей, поставленной перед человеком Богом, притом главной задачей». Одним словом, как сказал о вкладе немецкого мыслителя писатель Л. Толстой – «Велик Лютер!»
Специфику призвания протестантских народов выразил крупнейший социолог XIX–XX вв. М. Вебер в труде «Протестантская этика и дух капитализма» (1905). Он резонно заметил, что не может быть речи о внутреннем родстве лютеровских взглядов с «капиталистическим духом». Протестантизм – не капитализм с его спекулятивным духом. Против ростовщическо-махинаторских манипуляций банкиров и дельцов выступал, как известно, и идеолог английской буржуазии Кромвель, говоря в обращении к парламенту (1650): «Прошу вас прекратить злоупотребления внутри всех профессий; если же существует какая-либо профессия, которая, разоряя многих, обогащает немногих, то это отнюдь не служит благу общества». Таким образом бриттов и немцев (особенно немцев) три века приучали к созидательному, высокопрофессиональному труду, а не к ростовщичеству и спекуляциям.[339] Этого, судя по всему, совершенно не понимают (или, что вернее, делают вид, что не понимают) правители иных стран, злонамеренно толкающие народы к воровству и спекуляциям, а не к честному труду.
Альбрехт Дюрер. Апокалипсис. 1490.
Ветер восстаний и революций проникал и в педагогические пенаты. В эпоху Крестьянской войны в Германии (XVI век) реформаторское движение возглавили народные вожди (Мюнцер и др.), пытавшиеся просвещать массы на свой манер. Если роль Мюнцера ограничилась «фанатичной проповедью», то иные из революционных анабаптистов отличались образованностью и красноречием… О Штюбнере (бывшем студенте Виттенбергского университета) слушатели говорили: «Кроме того, прибыл к нам какой-то человек, всесторонне одаренный и настолько искусный в священном писании, что сам Меланхтон не мог с ним справиться».[340]
Одной из самых заметных фигур немецкого протестантизма стал и Яков Беме (1575–1624). Если Лютер подобен испепеляющему и жаркому солнцу, то Беме – звезда полночная. Родившись в Силезии в семье зажиточных крестьян, он хорошо знал жизнь и вкусы народа. Его образование ограничилось начальными классами деревенской школы (закон божий, чтение, письмо, счет). Мальчиком он был отдан учеником к сапожнику в соседний город Герлиц, где и прожил практически всю жизнь. Чем любопытен и интересен для нас Беме, которого позже цитируют классики марксизма? Тем, что он открыл дорогу в науку и литературу простым мастеровым. Беме решительно восстал против утверждения 'Sutor, ne ultra!' ('Я сапожник, и не более!'). После того как он пережил внутреннее озарение, в результате которого ему открылись 'тайны сокровенной натуры', он решил окунуться и в литературу.
Вначале Беме сделал предварительные наброски (так появилась 'Аврора или утренняя заря в восхождении'). Затем последовала целая серия написанных им книг, начатая в год Тридцатилетней войны (1618). Среди них: 'О трех принципах божественной сущности', 'О троякой жизни человека', 'О воплощении Слова', 'Путь ко Христу', 'Об обозначении вещей' и т. д. Отмечается, что в его творчестве сошлись различные истоки немецкой и европейской мысли: обращенная в прошлое, идущая от Экхарта мистическо- средневековая, ренессансная линия, и религиозно-реформаторская, романтическо-модернистская линия, обращенная в будущее. Меньший интерес представляет его философия (метафизика и учение об абсолюте), напоминающая поиск алхимиками тайны 'философского камня'. Однако наиболее важен сам факт приобщения ремесленника к науке, просвещению и литературе. Уже то обстоятельство, что в Германии это стало возможным в XVI–XVII вв., говорит о многом. Не так уж плохи времена, когда сапожник имеет шанс стать философом (а не наоборот).
Беме – «простак», чей ум и талант, пожалуй, превосходит иных ученых. Некоторых из них он высмеивает, говоря: 'когда ныне кто-нибудь больше успел в мирской науке, или побольше учился, нежели простец, то уже никакой простец не может с ним равняться, и не уметь с ним говорить по-ученому, и не уметь так гордо ступать, как он. Словом, простецу приходится быть его посмешищем…' Беме был популярен среди немцев. Ему посвящались многие стихи и мадригалы. Немецкий поэт-романтик Новалис так написал о его книгах:
Путь к образованию и просвещению народов Германии, конечно, был труден. Распад Священной Римской империи германской нации (Вольтер считал, что та не была ни священной, ни римской, ни германской) раздробил страну на множество мелких государств. Это сделало её уязвимой не только в военно-политическом, но и в культурном отношении. Поэт-сатирик XVII в. Ф. Логау отразил в стихотворении чувство «культурного провинциализма», охватившее тогда многих немцев: «Германия бедна… О, горестный удел! Немецкий наш язык настолько оскудел, что у французского он занимает ныне». А в конце XVIII в. Гете, едва сдерживая отчаяние, и вовсе воскликнет: «Германия? Где же она? Где мне найти такую страну?»[342]
Бёме за письменным столом. Из голландского издания. 1686.
В немецкой культуре XVII–XVIII вв. главенствующей была роль французского языка (это же можно сказать и о других европейских странах). Вот что писал один из представителей эстетики французского Просвещения Ж.-Б. Дюбо (1670–1742): «Молодые люди, получившие образование в Гааге, Стокгольме, Копенгагене, Польше, Германии и даже Англии… помнят наизусть не меньше Французских
