Напряженные и праздничные, строгие и яркие одновременно картины художника кажутся написанными на одном дыхании. А ведь за каждым большим полотном – годы работы, десятки эскизов и этюдов, поиск нужных моделей, попытки постижения характеров, мучительные поиски композиции, эксперименты с колоритом, стремление найти такие красочные сочетания, которые не только создавали бы настроение композиции, передавали бы характер главных действующих лиц той или иной исторической драмы, но и соответствовали бы именно этой, создаваемой в данный момент картине. Он, кажется, всегда писал вне своего времени. И всегда – в контексте своего времени. Уходя в своих полотнах в глубь отечественной истории, он всегда твердо стоял на ногах, всем телом ощущал эпоху, в которой жил и работал.
Суриков писал каждую свою картину, не связывая ее на первый взгляд ни с предыдущими своими работами, ни с теми, которые лишь вынашивал. Однако в результате в его творчестве складывались своеобразные циклы, хотел он этого или не хотел. Так, в 80-е гг. он создает своего рода трилогию страдания.
Вот так же в своеобразный цикл сложились и картины Сурикова 90-х гг.:
Все казаческое, русское, славянско-стихийное в этих картинах находит остроумное решение, передавая не столько рациональную установку мастера, сколько его подсознательное стремление выразить русский национальный характер, так же как присущие русскому человеку особенности православного менталитета он так глубоко и страшно передал в своем религиозном цикле 80-х гг.
В Красноярске наряду с самыми первыми хранится и самая последняя незаконченная картина Сурикова – «Благовещение». Больной мастер выбрал один из самых светлых и гуманных сюжетов Евангелия. Человек православный, он сохранил до конца жизни силу духа и могучий оптимизм, данные ему Богом.
Он умер 6 марта 1916 г., успев понять, что был великим русским художником, сумев постичь глубину афоризма – «жизнь бренна, искусство вечно». Его похоронили рядом с женой, в Москве, на Ваганьковском кладбище. За месяц до смерти в газете «Русское слово» появилось его открытое письмо, заканчивавшееся словами: «Вкусивший света не захочет тьмы». Эти слова хорошо подходят для надписи на его могильном камне.
Портрет атамана А. С. Сурикова, деда художника. 1860-е гг. «Со всех сторон я природный казак», – говорил В. И. Суриков. – Мое казачество более чем 200-летнее». Предки его принимали участие в освоении Сибири, в строительстве Красноярска и даже в Красноярском бунте конца XVII в. И со стороны отца, и со стороны матери – «кругом казаки». Вспоминал: в детстве, как казачьи войска по городу идут, бежал к окну – там «все мои сродственники».
Акварельные портреты деда – теплы и по цвету, и по настроению. «Атамана Александра Степановича я маленьким только помню, – вспоминал художник. – Он из простых казаков подвигами своими выдвинулся. Гордился тем, что казаки любили Енисейского полкового атамана и, когда тот умер, назвали в честь него Атаманским один из островов на Енисее, около Красноярска.
«Род мой казачий, очень древний, – писал В. И. Суриков в письме к искусствоведу Виктору Никольскому, автору ряда работ о Василии Сурикове. – Уже в конце XVII столетия упоминается наше имя…»
Восторженным, добрым, но и веселым взглядом всматривается он в лицо деда. Писал-то по памяти. Таким дед запомнился. Сильным и строгим. А что рисунок у него с юных лет был «нестрогим», Василия Сурикова не огорчало. Он знал, что его отличает своеобразная неприглаженность, немного наивная выразительность рисунка. Принимал как данность. Считал себя более колористом, нежели рисовальщиком: его «нестрогий» рисунок, по его же словам, «всегда подчинялся колоритным задачам».
Портрет M. В. Сурикова, дяди художника. 1860-е гг. В приведенном выше письме В. И. Сурикова искусствоведу В. А. Никольскому есть фраза о происхождении рода Суриковых. И там же художник подчеркивал: «До середины XIX столетия были простые казаки, а с 30-х годов прошлого столетия был один атаман и многие сотники и есаулы». Атаман – это дед А. С. Суриков. А среди сотников и есаулов особое место занимает имя дяди художника – хорунжего Марка Васильевича Сурикова. Еще мальчиком точно запомнил Василий Суриков не только подробности казачьих мундиров, но и особенности лиц казачьих офицеров, сильных, мужественных, открытых. И писал потом портреты и деда, и дяди, откровенно любуясь ими, романтизируя. Марк Васильевич Суриков, дядя художника, бравый и смелый офицер, умер молодым, простудившись на параде в трескучие сибирские морозы. Но успел, по воспоминаниям художника, оказать на него большое влияние, читал ему книги, рассказывал разные истории, в том числе и о сибирском казачестве, о роде, к которому принадлежал мальчик по рождению.
«В Сибири народ другой, чем в России: вольный, смелый», – говорил В. И. Суриков. Гордился предками. С земляков писал многих своих романтических героев, борцов и страдальцев за свободу.
Портрет А. И. Сурикова «Мой брат». 1880-е гг.
По мнению исследователей творчества Сурикова, портрет написан скорее всего в 1887 г. А вот в чем разночтений нет, так в его оценке. Этот портрет называют лучшим портретом Александра Ивановича Сурикова из всех созданных братом. Портрет настолько схож с изображением главного героя картины «Взятие снежного городка» и, вероятнее всего, создан в период работы над картиной. Специалисты по живописи видят общее в цветовом строе, в одинаковых холодноватых рефлексах дневного света. Исследователи драматургии характеров героев Сурикова отмечают равную открытость, жизнерадостность лиц героя жанровой картины и портрета «Мой брат». Суриков писал его не просто с любовью, но с некоей ностальгией по юности, воспроизводя черты потомственного казака, сильную гордую кровь предков, не забытый им в Москве веселый темперамент брата.
А. И. Суриков в шубе. Этюд к картине «Взятие снежного городка». 1889–1890.
Датировка этого портрета брата сомнений не вызывает. Это, как говорится, «чистый этюд», а не самостоятельный портрет. Этюд к картине. Здесь он – в статике, в большой шубе, словно закутан от мороза, разогревается после взятия снежного городка. Или перед тем, как пойти «на штурм». Там-то, на коне, нужно быть налегке. Там, на картине, брат в легком армячке, и в шапке другой. А лицо – то же – страстное, темпераментное, яростное… Что-то в нем улавливаешь знакомое, то ли черты далеких потомков, ныне живущих. За несколько лет, что братья не виделись, изменился младший Саша, – больше мужественности, даже жесткости в лице.
А. И. Суриков.
Вглядываемся в черты младшего брата, запечатленные художником лет за шестнадцать до создания «Городка». Кажется, совсем другое лицо – мальчишеская робость, смущение, еще не сформировавшиеся черты. Все впереди. Начало биографии…
Утро стрелецкой казни. 1881. Сюжет – исторический, стиль – романтический, а каждая деталь – реалистична. Реалистичны и мучения истязаемых, приговоренных к казни. «Кто не видел казнь, тот ее не нарисует», – говорил Суриков. В детские годы, в Красноярске, он ее видел. «А нравы жестокие были. Казни и телесные наказания на площадях публично происходили», – вспоминал он позднее. Одну из экзекуций в Красноярске он запечатлел в акварели с пометкой: «До 1863 года… Видел собственными глазами». Однако и тогда, содрогаясь от жестокости, он – живописец – успевал увидеть и красоту того или иного эпизода. Видел наказание плетьми, – запомнил сочетание красной рубахи палача и
