Покойный князь был прав насчет погоды. Мелкие осадки снова закапались с неба, и возвращение в деревню проистекало под теплым дождиком. Так и не дождавшись автобуса, мы решили пойти пешком. Местность медленно проползала мимо: рыжий Харли расслабленно плелся сзади, ведомый Гаем под уздцы. Он был обижен тем, что на него нагрузили личный мусор дружинников — два заляпанных грязью щита, мешок белья, чьи-то сапоги и небрежно свернутый дорожный плащ…
В промежутке между бизнесом я расспросил ребят об их детских впечатлениях. Осаду города Властова отчетливо помнил только Гай: Травень в те годы еще пешком на горшок ходил. С третьей попытки память Гая прояснилась настолько, что он вспомнил имя няньки, присматривавшей за ныне искомыми княжьими детьми. Ударницу педагогического труда звали Матохою (Ma’toha), и знаменита она была прежде всего умением профессионально драть задницы. Поймает, бывало, какую-нибудь задницу, и давай ее драть. Такие дела. Жестокая дама дожила до глубокого маразма и повергла окружающих в траур еще в эпоху командно-административных методов управления, то есть лет пять назад. Про секретную миссию Матохи касательно распределения обрезков княжьего кушака между наследниками никто, кажется, не знал — согласно официальной версии, все потомство Всеволода было вырезано престольцами. Некоторые частушки, ходившие в народе в качестве фольклора, намекали, впрочем, что кое-кто из детей выжил, благодаря вмешательству местного сердобольного божка Стожара — но трезвые скептики и хронические атеисты (а таковыми были мои новые подчиненные) давно примирились с мыслью о генеалогической кастрации рода князей Властовских.
Расстояние до Стожаровой Хаты (так звучно называлась, оказывается, моя родная деревня) уже заметно сократилось, когда из-за поворота лесной дороги вырулил четырехколесный унитаз, увлекаемый вперед низкорослой крестьянской лошаденкой. На телеге, помимо бочек и старого улья, виднелись двое путешественников. Первый — плешивый старичок скинхэд в темной бороде — управлял лошадью. А второй, незнакомый молодчик в дорогих сапогах и стильном дорожном костюме, едва заметив нашу веселую команду, бодро спустился с телеги на землю и… судорожно бросился с дороги к лесу!
Травень присвистнул и зачем-то побежал вослед. Гай свистеть не стал, но устремился туда же — через миг все трое едва мелькали в просветах деревьев. Мы с Харли остались вдвоем встречать мужичью телегу. Все произошло так неожиданно, что я присел на краешек измены[45] . Почему мои ребята так заинтересовались путешественником?
Бородатый мужиченыш на тачке между тем улыбчиво поздоровался и стал объяснять:
— Уж не ведаю, что и за попутчик такой у меня был. Тать нощной или пословный человек, не инако, — закричал он мне, подмигивая. — Пристал ко мне у млина: подвози да подвози! Тьху! (Старик сплюнул и снова подмигнул).
— Не ори, папаша, — не в лесу, — сказал я, переводя взгляд на верхушки дерев.
— И все-то он от людей хранился, за бочки кутался, — шепотом продолжал подмигивающий старикан. — Вота: ногату[46] мне подсунул, да быть мне нему и за его попутствие ни единому лешему не речи… А мне что? Я молчу себе…
— Во-во, папаша, это ты здорово придумал. Помолчи еще разок. Уж больно у тебя это ловко получается, — посоветовал я, наметанным глазом оценивая конфигурацию бочек на телеге. — Это чего? — спросилось вдруг, глядя на бочки.
— Где? — Старик страшно заинтересовался и круто обернулся через плечо. — А-а-а, это телега, — сказал он несколько разочарованно.
— Ясно. — Я удовлетворенно кивнул. Из лесу послышался отдаленный крик и глухие высказывания: мои мальчики беседовали с незнакомцем. Старик тоже прислушался, но вдруг вздрогнул, будто вспомнив о судьбоносном:
— Да! А меня ведь Порхеем зовут! Из Калинцева починка, бортника Гонялы дед!
Я просто ушам своим не поверил. Встретить деда Порхея — это подарок судьбы, я считаю. Захотелось вдруг сердечно обнять старика! Радостно улыбаясь, я представился и протянул ему визитку. Между тем лесные голоса приближались — вынырнув из-за кучи бурелома, в поле зрения возник Гай, а за ним и Травень, тащивший кого-то за ноги по земле. Жертва была всячески обвязана веревками и покрыта в отдельных местах отпечатками босых, но грязных ног.
— Эво: самого Берубоя споймали! — выдохнул Травень, гордо улыбаясь и прислоняя тело к колесу телеги. Втайне наслаждаясь абсурдом ситуации (имя Берубоя я слышал впервые), я властно приподнял брови. Потом (не менее властно) опустил веки и приказал немедленно развязать свежепойманного гражданина Берубойского, усадить, если это еще возможно, на стул и предложить чаю.
— Видите ли, гражданин Берубоев, — обратился я к подозреваемому, в глубине души недоумевая, что мне от него нужно. — Вы должны понимать, что попали в серьезную организацию. У нас крайне много дел, потому что ползает еще по нашей многострадальной земле недобитая контрреволюционная гадина. И мы, сотрудники органов, в своей нелегкой работе рассчитываем, гражданин Берубоев, на вашу деятельную помощь. Чем скорее вы признаетесь в содеянном, назовете соучастников и организаторов известных вам противозаконных действий, тем скорее окажетесь снова в кругу семьи.
Направив мощный луч настольной лампы в лицо подозреваемого, я прищурился и заставил себя вглядеться в эти запыленные и поцарапанные, черты. Арестованный сидел, прислонившись к колесу, и медленно растирал свои конечности в тех местах, где они давеча соприкасались с веревками. Глаза его были серьезными — нет, это не панк. И отнюдь не хиппи. Скорее всего, такой же вольный испанский летчик, как и я сам: узкое наглое лицо мальчика-мажора. Волосы собраны сзади в понитэйл[47]: наверное, фанат «БГ». В левом ухе серьга… Среднего роста и легок телом — тонкие руки биоробота в оплетке вздувшихся жил, жесткие пальцы с аккуратными ногтями. Известный сорт молодых негодяев: в детстве они катаются верхом, играют в поло и в жаркий майский полдень проезжают мимо тебя в черном джипе с открытым верхом и кучей загорелых девушек в белых теннисных юбочках.
— Гляни-ка, патрон, что я при нем сыскал. — Отирая со лба влагу, Гай приблизился и протянул крохотный лоскуток бересты. Я аккуратно принял документ двумя пальцами и подумал, что местной азбуке придется все-таки научиться.
— Как я его узрел, враз помнилось: Берубойка, сукин кот, с тайным поспешным посланием течет во град, — продолжал мой подчиненный немного возбужденно. — Ну, перехватить его — а бегает, поганец, что твой мерин: без Травка и не споймался бы!
Я встал и, покусывая мундштук, прошелся к окну. Снаружи молодое солнце республики согревало северный город, но я знал, что гадина ползает, и заговоры в силе, и Юденич идет на Петроград. В этих условиях партия требовала от сотрудника органов нордической ненависти к врагам и евразийской беспощадности. Подойдя к Берубоеву, я неловко пнул его босой подошвой в плечо.
— Колись, контра, где спрятал валюту?
— Не накормил, не напоил, баньки не истопил, а с вопросами подступаешься, — внезапно сказал Берубойцев и тут же улыбнулся — мгновенно и нагло: — Слышь, Мстиславко, не за свой ухват взялся — не обожгись… Отпусти меня, добро тебе советую!
— Ща я те устрою баньку, — заверил я и мрачно добавил: — Кровавую. Я те вспомню и Чапаева, и Баумана, и бакинских комиссаров. Прохладно не покажется.
Травень, почувствовав, что нужна его помощь, усилием воли сделал злобное лицо и ткнул арестованного кончиком кнута.
— Гни-ида… — протянул он подземным голосом и тут же вопросительно глянул на меня, ожидая оценки начальства. Я поощрительно кивнул и поспешно перевел взгляд на портрет Ильича, висевший на белой стене кабинета. Вождь требовательно смотрел на меня, словно приговаривая: «Гляди в оба, товарищ! Добивай гадину!»
— Короче, гражданин Берубойский! — начал я твердым голосом. — Или ты мне сейчас говоришь, где у вас тут штаб дивизии, или я тебе быстро и профессионально отрываю задницу.
Мажор нахмурился.
— Эге, какой стрелый! Не садил, не поливал, не окучивал — а рвать приспел! — не спеша произнес он. Всего-то секунду я смотрел в сторону, обдумывая, как отреагировать на услышанную дерзость, — а Берубой уже вскочил на ноги! И тут же рядом со мной, — серый взгляд блеснул недобро, а пальцы цепко легли мне на запястье:
— Отпущай меня, Мстиславе, подобру-поздорову! А не то наместнику Катоме про твою нападку