Глыбозеро, а тамо…
— Молодец. Остальное завтра. Ты велик, Травень. Я сделаю тебя королем Неаполя. А теперь вперед, на Берлин.
Довольный Травень, чувствуя свою приобщенность высоким тайнам начальства, поспешил к телеге. Порхей сосредоточил в руках бразды, и телега медленно покачнулась вперед. Совсем недолго — секунды полторы — смотрел я туда, но почему-то очень ясно все запомнил. Этот тележный зад на паре тощих высоких колес, спину Порхея, спутанную веревками груду Берубоевых костей. И наконец, пролетарский профиль белобрысого Травеня, сидевшего позади бочек и по-детски болтавшего босыми ногами.
Легкий глюк зашевелился в сознании, и показалось вдруг, что вот-вот вырулит из-за поворота запыленный колхозный «газик» и, посигналив приветственно, протрясется мимо, по направлению к райцентру, а старик Порхей, помахав председателю свернутой в трубочку «Савраской», ухмыльнется и, прикрикнув на замешкавшуюся Звездочку, вновь потечет с молочными бидонами в село — в детсад, к обеду…
Решительно шмыгнув носом, я отвернулся и распрямился на мериновой спине. Княжий холоп не имеет права на галлюцинации. Вперед, Харли, нас ждут в Стожаровой Хате!
За время моего отсутствия упомянутая Хата выросла в настоящий мегаполис: тут обитало теперь человек триста. Все они вернулись с полей страны и в настоящий момент прогуливались, беседовали и всячески отдыхали, как-то: рубили дрова, чинили браконьерские снасти, доили коз и воспитывали детей. Дело клонилось к закату, и личная жизнь постепенно заглушала общественную: то здесь, то тут вспыхивали всякие там народные гуляния, пения и танцевания. Я скромно въехал в селище верхом на моем Харли — вдвоем с Гаем, которому пришлось самому тащить копье, щит и плащ с доспехами, мы внушали поселянам заметное уважение.
На нашей воровской базе царили мрак и загнивание. Ни одна живая зараза не выползла навстречу, не говоря уже о пионерках, комсомолках и вообще хороших девочках в форменных мини-юбочках. В поисках девочек мы углубились на территорию двора, периодически выкрикивая позывные Лито и Гнедана. Тщетно. Из-за курятника вырисовался только уже знакомый мне волкогав: адски-черный и ленивый в мощных движениях. Зверь добросовестно подвигал хвостом и, зевая, направился было лизнуть мой хэнд[49] — но тут дорогу животному преградил Гай. Будучи, очевидно, натуралистом в душе, он протянул пальцы к тупорылой собачьей голове, намереваясь как бы приласкать…
Напрасно. Я даже удивиться не успел. Волкогав неловко, но быстро ткнулся мордой в протянутую конечность. Глухо икнув. Гай отдернул руку — брызнуло чем-то темным и жидким, покатившимся пыльными шариками по песку, — а животное уже висело, уцепившись пастью, на Гаевом бедре.
Тут я успел удивиться и отозвал собаку. Просто выкрикнул команду «Отбой!» — звучную и лаконичную. Волкогав немедля оставил ногу дружинника при статус-кво и, радостно вращая хвостом и прижимая лицо к земле, побежал ко мне здороваться. Очевидно, крикнув «Отбой!», я случайно угадал его кличку — отсюда эффект.
Гай ругался. My God[50], как он ругался! Вы заболели бы от смеха, услыхав эту брань. Октябрята в моей школе заворачивали концы куда более умело, чем этот зрелый и не запятнанный высшим образованием мужчина. Упомянув прах каких-то там древних богов и пообещав утопить четверолапого врага в болоте. Гай затих, целеустремленно стягивая пальцами края убойной раны на бедре. Отбой между тем улыбчиво скалил на меня желтые от крови зубы и подобострастно тыкался носом в хозяйские колени. Щенок. Пупсик. Милашка. Говорят, после кастрации вы становитесь еще добрее…
Пальцы сами собой почесали милашку за ушком и наткнулись на что-то твердое. Под покровом грязной шерсти на звериной шее была намотана веревка. Кто-то уже пытался удавить тебя, радость моя? Видимо, не преуспел. Жаль беднягу, неглупый был человек.
Словно реагируя на матюкания дружинника, из пучин сада вынырнула Клуха. Очаровательно покраснев опухшим лицом, она вытаращилась на окровавленного Гая.
— А, Клуха, привет, — сказал я, — знакомься: это Гай. Прошу любить, но потом не жаловаться. Кстати, помоги ему в плане перевязки. Видишь, человеку неудобно.
Помахав немного руками, Клуха бросилась к дружиннику, отрывая на ходу подол своего… сарафана, видимо. Отвлекшись от бедра, Гай следил за ее действиями с видимым одобрением.
— Да что уж тамо… Безделица, — выдохнул он, превозмогая боль. — Порана чистая, без яду — как на суке затягнется. К чему уж и платие рвать…
— М-да, Клуха! — перебил я. — А… где народ? Где всякие там Гнеданы, Лита? Им задание имелось ужин приготовить, потом сауну с бассейном, массажисток и прочее… Я почти разочарован, Клуха!
Клуха сообщила, что Гнедан с Лито, натурально, пошли в баню — ждали-ждали меня, уж и все глаза проглядели, а потом отправились. Я рискнул выяснить, где оная баня находится, и получил на удивление толковый ответ, что за селом по-за рекой, где коровы. Оставив Гая в исцеляющих объятиях Клухи, я направился к реке.
Если это баня, то я — шведский летчик. Коровы, вынужден признать, были на месте — три или четыре особи. А вот бани… увы. Все, что мне предлагалось в качестве помывочного учреждения, — это подозрительное деревянное сооружение на невысоких сваях, торчавшее над водой и испускавшее клубы паровозного дыма. Я приближался. Изнутри донесся плеск воды о дощатый пол, хлестание веников и чьи-то визги — де… де… девичьи визги! Без лишних мыслей я взбежал по мокрым ступеням и вскрыл крошечную дверцу.
Рассекая плечом облака горячего пара, я спешил, увлажняясь на ходу, сквозь маленькую раздевалку, заваленную комками одежды. Впереди проступили очертания чьей-то атлетической фигуры, яростно содрогавшейся в телодвижениях. Это был Гнедан, и в руках его было по венику, и, возбужденно покрякивая, лупил он кого-то, размазанного внизу по лавке. Причем — Гнедан был далеко не одинок в своем оживлении. Более того. Сквозь мутные куски пара мелькали совершенно невозможные видения. В голове произошел отрыв, и мои действия дружно устремились в область подсознательного. Немудрено. Влажные, молоденькие, такие неосторожные — везде мелькали сплошные секс-символы!
Тело кинулось в гущу событий. И со всех сторон на тело посыпались визги, и брызги, и откровенные наезды веником. В горячем тумане ситуация напоминала игру в жмурки — из теплого мрака выныривали фрагменты узеньких нежных спинок, чьи-то розовые плечи, залепленные мокрыми волосами. Руки постоянно втыкались в живое: очевидно, людей было немало. Я слышал, что славяне — чистоплотная нация, но не ожидал, что так оно и есть. И что до такой степени. В этой бане было человек пятнадцать, не меньше — настоящая тусовка любителей групповой гигиены. Тут я понял, что я тоже любитель. Баня — это гуд. Народ, который не парится в банях, не может построить империю.
Бьюти, визжа, ускользали меж пальцев, а подсознание голосом Зигмунда Фрейда выкрикивало их обнаженные параметры: восемьдесят пять — шестьдесят — девяносто! Третий приз! Девяносто — шестьдесят пять — девяносто пять! Мисс Фото! Сто — семьдесят — сто! Приз Зрительских симпатий!
Зрительская симпатия, наполовину скрытая от оценок жюри мокрыми волосами, плеснула в лицо теплой жидкостью из ведра и покинула поле зрения. Тонкие руки, выделившись из жаркого дыма, стащили с моих напряженных бедер размокшие командирские штаны. Тут же отовсюду ударило раскаленными вениками — раздались вопли, и прекрасная половина человечества шумно набросилась на меня, пытаясь, видимо, задать жару.
— А-атставить веники! — заорал я, но березовые листья уже набились в ротовую полость, и протест как-то угас. Людское море отшвырнуло мое туловище к лавке. Ах, если б не веники! Приятную тяжесть навалившихся девичьих тел я готов был терпеть вплоть до отмены президентского правления. Но — загорелая садисточка, мелькнув мимо моих глаз скользкими бедрами, приблизилась с корытом вонючего уксуса, кровожадно блеснула зубами, накренила шайку, и…
— А-а-а!!! О-о! — Я вгрызся зубами в древесину лавки. Едко-пахучая кислота выплеснулась из корыта, разжигая кожу на спине и подготавливая ее к новой атаке веников.
«Девяносто — шестьдесят — девяносто!» — звонко щелкнуло в мозгу, когда смуглая гестаповочка отбросила корыто и радостно запрыгала, хлопая в ладоши и облизывая губы — а крепкие грудки с нежными коричневыми сосками запрыгали вместе с ней. «Первый приз! Золотое сечение! Мисс Турция!» — пронеслось в голове, и рудименты сознания активизировались.
