над столом, стиснув Потыка за локоть: — А ты знаешь, что в починке полно вооруженной когани? Что они всех жителей в сарае под замком держат?
— Тихо, тихо… Не пугайся так, добрый молодец! — Веской рукой Михайло придавил его обратно к лавке. — Знаю я и про когань, и про Свища со Скарашем. Мне Малкуша весточку прислала: «Остерегись, мол, Лебедушку свою к нам на постой посылать — у нас нынче гости незваные, безликие, бессердечные!» Да только моя жинка всех перехитрит — она у меня затейница да умница. Нищенкой прикинется либо рабыней беглой — вовек не узнает никто.
— Они проверяют каждого. Свищ лично устраивает допросы. Они знают, что ты приехал сюда с женой! Ты полагаешь, даже Скараш не догадается?
— Скараш? Ха-ха! Ни в жизнь Лебедушки моей не обхитрит. — Потык гордо скрестил на груди огромные белые руки с непомерными бицепсами. — На всякий гром страху не напасешься. А у Скараша и гроза-то не из тучи, но из навозной кучи. Скараш твой только бровями играть горазд, я его не раз плетью гонял из города в город… Волшебник, задери его Потап! Ха! Да всем волхвованиям ломаный грош цена. Вон у меня в углу образок стоит, видал? С ним никакая порча не страшна.
Данила поднял глаза к потолку — и верно, в самом углу на желтых выскобленных досках дальней стены темнел крошечный лик Спасителя. Данька вздрогнул — Его взгляд был по-прежнему родным и привычным, словно не было никаких обвалов в прошлое.
— Вот посмотри, что со Скарашевым волшебством делается! — Михайло протянул руку под самый нос и немного разжал ладонь: на самом дне в толстых складках кожи отвратительно закопошилось нечто полупрозрачное и холодно-шуршащее желеобразными размякшими крыльцами: странная стрекоза. — Это Скараш ко мне сыщиков прислал! Только они сразу сонные делаются, тают как воск от лица огня… А ты говоришь — волшебство. Вранье да вымысел. В глаза не много пыли надобно — а из Скараша так песок и летит! Да и Свищ этот не лучше. Не зря люди говорят: не все бьет, что гремит — бывает, просто в животе болит. Моя-то жинка не им чета. Баба — она и черта перехитрит!
— А другую бабу перехитрит? — тихо спросил Данила. И сразу ему стало тоскливо и жутко: он увидел, как испугался Потык. Михайло замер с приоткрытым ртом — в похолодевших пальцах огрызок огурца.
— Смеяна? — только и сумел прошептать он. — Смеяна тоже в починке? Господи Боже, она знает мою Лебедушку в лицо…
Недолго помолчав, Потык сглотнул остатки меда в чарке и отвернулся. Этот русобородый гигант явно не умел теперь скрывать своих чувств: как детеныш спрятал лицо в побелевшие ладони, страшно стиснул виски корявыми пальцами. И вдруг — рывком вскочил, тряхнул волосами и сурово глянул Даньке в лицо:
— Ну… вот что я тебе скажу, добрый гостюшко! Пора нам и по душам поговорить, о делах наших богатырских… — Сдернул с гвоздя чистую рубаху, коротким движением окунулся в просторный подол, вынырнул головой из воротника — глаза злые, горючие! Круто подпоясался толстым кушаком, быстро закатал рукава на повыше мышечных бугров на плече: — Хватит разговоры смаковать, пора и напрямик объясниться. Говори, почто явился, удалой молодец! Сказывай, да не криви языком.
— Молчишь? — Потык подступил на шаг, выпятив колесом грудь в стонущей от напряжения рубашке. — У нас на веку такое правило: коли богатырь с богатырем на дороге сходятся — либо битве быть, либо честному братанию! Иначе не разойтись мужикам. Так вот: меня звать Михайло Иванов сын Потык, богатырь из Ростка-города. Ты, я вижу, тоже человек воинский… Говори, как знакомиться будем: по лихому удальству либо по любви? Сейчас враз и решим, как испокон веку промеж богатырей решалось!
Господи, что это было? Данька и не заметил, откуда сверкнул Потыку в руки широкий исцарапанный меч с блестящими клеймами по лезвию! Будто сверху, из-под крыши выдернула его Михайлина рука.
— По удальству либо по любви?! Сказывай, не тяни душу! — Тихо поводя перед собой горячим клинком, Михайло плавно, по-звериному скользнул ближе, на подступ. — Если биться будем, хватай свой меч! Ну — решайся, Данила-богатырь!
— А чего мне решать? — Данька пожал, плечами, демонстративно не выпуская из пальцев огуречную пупочку. — У меня и меча при себе нет. Так что по удальству не получится, извини… Придется, видно, брататься.
— Ты словами не шути, Данька! — Потык замер, настороженно вытянув вперед бычью жилистую шею: — Коли надо — я тебе и меч, и доспех сыщу! А если брататься — тогда на всю жизнь, до могилы! За брата на смерть ходят… Дороже брата только жинка да батюшка с матушкой…
— На смерть? — Данька криво прищурился и отправил огурец в рот. — Это любопытно. Я понимаю: тебе сейчас нужна моя помощь. И наверное, я с удовольствием помогу тебе против Смеяны. Но ведь… ты за меня тоже на смерть пойдешь, когда надо будет?
— Как есть пойду. Как не раз уже вставал за старшего брата моего названого — он во Престоле- городе живет, а имя ему Добрыня Злат Пояс. Теперь, выходит, будет нас трое братьев. И знай: твоя правда. Нужна мне теперь родная рука — жену из беды вызволить.
— Не боишься со мной брататься, Михайло? Если я злой человек? Незнакомый — из другого времени совсем!
— А ну не балуй! — Потык побагровел и нервно дернул тяжелым клинком: — Не болтай впустую! Говори наконец, кто таков: брат или супостат!
…Широким жестом, с видимым удовольствием отбросил меч в угол, как ненужную игрушку. Едва удерживая в бороде улыбку, косолапо шагнул вперед и охватил лапами за плечи. Трижды ткнулись друг другу губами в небритые щеки. Здорово, братишка… ну вот и с Богом, и познакомились. Давай, что ли — еще по одной, за добрую встречку?
XIV
Не целуй ты меня, красной девушки,
У меня уста поганые,
И веры ведь буду я не вашей,
Не ваша-та вера — поганая.
Словно молодая торпеда Данила ворвался головой в прохладную, уже знакомую озерную воду — изогнулся в облаке пузырчатой мути, широко распахнул руки и сдавил, толкнул под себя податливую зеленую глубину, на одном дыхании просквозив у самого дна несколько долгих саженей… Что за ясное солнце в здешней воде… видны даже тени каменьев на дне, и нежные следы полозящих ил улиток, и мутные хищные полосы, туши длинных рыбин, шарахающихся прочь от шумного человечьего тела. Данила не прятался в воде, он выбивал в небо брызги и после каждого подводного толчка по грудь вылетал из испуганной волны. Лихой, небывалый баттерфляй — впервые на Руси!
Уже ни о чем не думал, беспокоясь лишь о ритме дыхания — благословенная прямолинейность в голове, в душе, в каждом движении тела! Он теперь только чувствовал — холод, удар в грудь, блеск и жар в воздухе, опять глубокий холод, глубокий выдох, веский удар сердца, снова безумный рывок вверх… Чувствовал, что хочет уехать — в Ростко вместе с Потыком — поначалу пожить у брата, потом отстроить себе невиданный терем по-старому, без дурацких удобств, приглядеть здоровую девку покрасивее… Выдох, немое скольжение по дну, воздуха полная грудь… Может быть, построить кузню, попробовать расшифровать гравировку на медном браслете — кстати, забрать его у Метанки… Но сначала — Смеяна, и Скараш, и Свищ. Вретень и Одинок-хан, злобное осиное гнездо. Хорошо, если б успеть в починок раньше Михайлиной жинки. Коли нет — крови не миновать.
Напротив узкого песчаного острова он повернул под берег, поглядывая на вьющуюся по-над водой тропинку. До этой границы Потыкову Лебедушку проводил Потап. Дальше, по словам брата, начинались владения Потапкиного дядьки, косолапого старосты Сильвестра, — он должен был последить за женщиной до околицы Малкова починка. Жаль, что Михайло вынужден дожидаться в избушке греческого гостя
