Из этого следует, что обвинение Распутина в измене было столь же обоснованно, как и опровергнутое уже обвинение Государыни… Несколько раз пришлось мне говорить с Распутиным в последние месяцы его жизни. Я встречался с ним у того же Бадмаева и поражался его прирожденным умом и практическим пониманием текущих вопросов даже государственного характера' (51, с. 318).
Итак, клевета не действовала на Царскую Семью, молитвы Распутина были Ей в непрестанное укрепление. Враг Трона и Царской Семьи Феликс Юсупов говорил об этом масону В.И. Маклакову: 'Государь до такой степени верит в Распутина, что если бы произошло народное восстание, народ шел бы на Царское Село, посланные против него войска разбежались бы или перешли на сторону восставших, а с Государем остался бы один Распутин и говорил ему 'не бойся', то он бы не отступил' (41, с. 250). Вот почему решено было убить Царского Друга, оставив Семью в одиночестве и без молитвенной на земле защиты. Но чтобы публично убить старца, чтобы заставить общество захотеть этого убийства, нужно было удесятерить клеветы, нужно было вывалять в грязи светлые лики Царские, Для этого и была изобретена иудейская афера с появлением фальшивой личности – двойника Григория Распутина.
Первые догадки о том, что Царскую Семью компрометировали через двойника Григория Ефимовича, появились вскоре после убийства Старца. Одно из свидетельств тому – рассказ атамана Войска Донского графа Д.М.Граббе о том, как вскоре после убийства Распутина его 'пригласил к завтраку известный князь Андронников, якобы обделывавший дела через Распутина. Войдя в столовую, Граббе был поражен, увидев в соседней комнате Распутина. Недалеко от стола стоял человек, похожий как две капли воды на Распутина. Андронников пытливо посмотрел на своего гостя. Граббе сделал вид, что вовсе не поражен. Человек постоял, постоял, вышел из комнаты и больше не появлялся' (52, с. 148). Надо ли говорить, что подобный 'двойник' мог появляться при жизни Григория Ефимовича в любом 'злачном' месте, мог напиваться, скандалить, обнимать женщин, о чем составлялись ежедневные репортажи охочих до грязи газетчиков, мог выходить из подъезда дома на Гороховой и шествовать на квартиру к проститутке, о чем составлялись ежедневные рапорты агентов охранного отделения. Ю.А.Ден вспоминает с недоумением: 'Доходило до того, что заявляли, будто бы Распутин развратничает в столице, в то время как на самом деле он находился в Сибири' (46, с. 95).
Об одной такой истории с двойником Распутина рассказала в своих воспоминаниях писательница Н.А.Тэффи. В 1916 году Тэффи, тогда сотрудница 'Русского слова', писатель В.В. Розанов, работавший в 'Новом времени', и сотрудник 'Биржевых ведомостей' Измайлов были приглашены на обед к издателю, которому 'небезызвестный в литературных кругах' Манасевич предложил 'пригласить кое-кого из писателей, которым интересно посмотреть на Распутина' (53, с. 223). Любопытствующие писатели явились в назначенный час и увидели 'Распутина'. 'Был он в сером суконном русском кафтане, в высоких лакированных сапогах, беспокойно вертелся, ерзал на стуле, дергал плечом… Роста довольно высокого, сухой, жилистый, с жидкой бороденкой, с лицом худым, будто вытянутым в длинный мясистый нос, он шмыгал, блестящими колючими, близко притиснутыми друг к дружке глазами из-под нависших прядей масленых волос… Скажет что-нибудь и сейчас всех глазами обегает, каждого кольнет, что, мол, ты об этом думаешь, доволен ли, удивляешься ли на меня?'. Писательница сразу же почувствовала всю искусственность этих смотрин. 'Что-то в манере Распутина – это ли беспокойство, забота ли о том, чтобы слова его понравились, – показывало, что он как будто знает, с кем имеет дело, что кто-то, пожалуй, выдал нас, и он себя чувствует окруженным 'врагами-журналистами' и будет позировать в качестве старца и молитвенника'. От этого предположения Тэффи 'стало скучно', но оказалось, что Гришка работает всегда по определенной программе' (53, с. 230), Выговорил несколько фальшивых фраз о 'божественном': 'Вот хочу поскорее к себе, в Тобольск. Молиться хочу. У меня в деревеньке-то хорошо молиться', затем принялся приставать к гостье с настойчивым: 'Ты пей! Я тебе говорю – Бог простит!', потом недвусмысленно стал, звать к себе, потом велел принести свои! стихи, звучащие, запомним это, так: 'Прекрасны и высоки горы. Но любовь моя выше и прекраснее их, потому что любовь моя есть Бог', потом собственноручно написал несколько строк 'корявым, еле разборчивым мужицким почерком 'Бог есть любовь. Ты люби. Бог простит. Григорий'. Потом хозяин вдруг озабоченно подошел к Распутину: 'Телефон из Царского'. Тот вышел и к столу не вернулся.
На этом свидание с двойником Распутина не закончилось, Через три-четыре дня последовало повторное приглашение, 'заезжал Манасевич, очень убеждал приехать ('прямо антрепренер какой-то!' – так восклицает Тэффи) и показывал точный список приглашенных'. Большинство из них не знали друг друга и пришли только поглядеть Распутина. Как заезженная пластинка прокрутилась прежняя 'программа': разговоры о 'божественном', приставания, скабрезным тоном о Государыне, 'хозяин все подходил и подливал ему вина, приговаривая: 'Это твое, Гриша, твое любимое'. 'Распутин' напился, потом ударила музыка. 'Распутин вскочил… сорвался с места. Будто позвал его кто… Лицо растерянное, напряженное, торопится, не в такт скачет, будто не своей волей, исступленно, остановиться не может'. 'Голос Розанова: 'Хлыст!'… И вдруг Распутин остановился. Сразу. И музыка мгновенно оборвалась, словно музыканты знали, что так надо делать' (53, с. 235, 239).
Писательской интуицией Тэффи заподозрила в этих встречах 'обделывание каких-то неизвестных нам темных, очень темных дел' (53, с. 240). Догадка ее нашла подтверждение. Пьяный 'Гришка' проговорился, знает, что они журналисты, 'Это было очень странно, – удивилась Тэффи. – Ведь не мы добивались знакомства со старцем. Нас пригласили, нам это знакомство предложили и вдобавок нам посоветовали не говорить, кто мы, так как 'Гриша журналистов не любит', разговоров с ними избегает и всячески от них прячется. Теперь оказывается, что имена наши отлично Распутину известны, а он не только от нас не прячется, но, наоборот, втягивает в более близкое знакомство. Чья здесь игра? Манасевич ли все это для чего-то организовал – для чего неизвестно?' (53, с. 238). Это было действительно дело рук еврея Манасевича только для одного, чтобы литераторы и журналисты засвидетельствовали, что своими собственными глазами лицезрели 'живого Гришку' – пьяного, распутного хлыста. 'Все мои знакомые, которым я рассказывала о состоявшейся встрече, высказывали какой-то совершенно необычайный интерес. Расспрашивали о каждом слове старца, просили подробно описать его внешность, и главное, 'нельзя ли тоже туда попасть?' – свидетельствовала, как и было задумано Манасевичем, Тэффи (53, с. 234).
Устроитель 'распутинских' спектаклей еврей Манасевич-Мануйлов был профессиональный мошенник. Задолго до эпопеи с двойником Распутина он, широко афишируя свои связи с высшими кругами, за солидный куш предлагал услуги по протекции разных дел – от разрешения на открытие парикмахерской до ходатайства за заключенного под стражу и назначения на государственную должность. Он демонстрировал молниеносное разрешение просьб, связываясь по телефону то с министром внутренних дел, то с самим Председателем правительства, получая от них телефонные заверения в скором решении вопросов. Выудив у простаков гонорар за свои ходатайства, Манасевич всячески избегал дальнейших встреч с прежними просителями, принимая череду новых. Подобные мошенничества оставались, впрочем, совершенно безнаказными, так как просители не имели свидетелей обмана, чаше всего ходатайствовали у Манасевича по незаконным делам и не стремились потому выдвигать против него официальные обвинения.
Но когда Манасевич включился в аферу с двойником, он стал получать от мошенничеств двойную выгоду. И его аферы часто удавались, благодаря магическому действию имени Царского Друга, и наветы в связи с этим на Распутина усиливались, за что Манасевич, безусловно, получал вознаграждение от заинтересованных лиц. Причем безнаказность была и здесь гарантирована Манасевичу. Ведь в 'спектаклях', описанных Тэффи, не было ни одного противозаконного деяния. Двойник никому не представлялся как Григорий Ефимович Распутин, просто созванных гостей загодя предупреждали, что это он самый и есть. Двойник чаще всего не говорил ничего дурного о Царской Семье, но то, что он говорил о своей близости к Ней, позорило Государя и Государыню просто потому, что такой нечестивый мерзавец был вхож к Царю. И потому, случись полиции нагрянуть на подобную вечеринку и проверить документы у 'Гришки', он бы невинно протянул им свой паспорт со своим собственным именем и избежал бы какой-либо ответственности за 'спектакль'. Безнаказность делала подобные выходки все более частыми и наглыми. История разгула двойника в московском ресторане 'Яр' – лучшее тому подтверждение.
26 марта 1915 года Григорий Ефимович приехал и в тот же день уехал из Москвы. Но вот донесение полковника Мартынова, что 'по сведениям пристава 2 уч. Сущевской части г, Москвы полковника Семенова', Распутин 26 марта около 11 часов вечера посетил ресторан 'Яр' с вдовой Анисьей Решетниковой, журналистом Николаем Соедовым и неустановленной молодой женщиной. Потом к ним присоединился редактор-издатель газеты 'Новости сезона' Семен Лазаревич Кугульский. Компания пила вино, расходившийся 'Распутин' плясал русскую, вытворял непристойности, хвастался своей властью над
