отправили с конюхом в город. И летом они испытали «крылья».
Две простыни были разрезаны на куски, натянули их, эти куски кое-где светящейся, истертой уже ткани, на дервянный каркас, и после первого летнего ливня, когда земля чуть-чуть пообсохла, забрались на старый сарай в заброшенной усадьбе и стали готовиться к полету.
Алеся сжала в ладонях два камешка – плоский и круглый. Плоский – лететь первым.
Сенька долго, бесконечно долго гадал, какую руку выбрать. Вышло – круглый.
– Не грусти, Сенечка, – весело сказала Алеся, в следующий раз тебе повезет больше. Я только немного полетаю, а потом ты. Я недалеко – только во-о-он до той лужайки и назад.
– Ага, недалеко! – недоволььно бурчал Сенька. – Тебе только дай волю, так разлетаешься, ищи-свищи потом. Лучше б я первый, а? Лесь, а, Лесь, я тебе все свои стеклышки для колейдоскопа отдам. Ну, как?
– Нет уж, Сенечка. – отвечала Алеся, приспосабливая крылья к своей спине. – Жребий есть жребий. Так что никаких. Лучше помог бы, что ли. Ну, давай же!
– Ладно, лети первая. Всегда ты так...
Алеся втиснула руки в ременные петли, Сенька помог ей выравнять каркас и скомандовал: «На старт! Внимание! Маршшш!»
Алеся присела, чтобы посильнее оттолкнуться и смело шагнула вперед, в прозрачный, пахнущий клевером воздух.
Треск рвущейся ткани она услышала не сразу – первым очнулся Сенька.
– Держись! Держись, Леська! Я поймаю тебя! Держись! Маши крыльями, маши сильнее! Только не падай!
Крыльями махать нельзя, они крепились жестко, но он так хотел, очень хотел, чтобы Алеся летела по- настоящему, как летают птицы, что она не упала вниз, сразу, а ещё какое-то время планировала над густо заросшими крапивой задворками. И когда каркас с треском переломился, и крылья обвисли клочьями, она всё летела и летела над землей, а когда, наконец, рухнула в крапиву, вокруг установилась такая тишина, что Сенька даже зажал уши, чтобы не оглохнуть от её звона...
Алеся лежала в крапиве, и ей казалось, что печенки-селезенки напрочь отбиты, а душа уже летает на воле, где-то отдельно от всего её тела.
– Ты не плачь только, Леська, мы с тобой волшебный фонарь сделаем и ещё телескоп. Вот только очки где-нибудь стыбзим, и сделаем настоящую подзорную трубу. На луну смотреть будем.
Назавтра вечером, когда стемнело, он пришел под навес, где на кушетке лежала Алеся, и подал ей склееную из картона тубу, в которую была вставлена другая – диаметром поменьше.
– Ну, вот, смотри, – сказал он. – Смотри первая, луна вон какая. Ну что видно, а?
– Фокус никак не налажу.
– А так лучше?
– Так хорошо.
– А кратеры видишь?
– Вижу.
– А вулканы видишь?
– Ага.
– Ну и как?
– Классно.
– То-то же.
Алеся перевела тубу на фонарь, светивший у самого дома.
– Сенька, а линзы с брачком.
– С каким брачком? Вечно тебе всё не нравится.
– А с таким. Ты сам посмотри, на линзах царапины и какие-то точки. Да не на луну смотри, а на фонарь. Видишь? То же самое, та же картинка. Вот такой вот лунный ландшафт на уличном фонаре.
Потом они, при свете карманного фонарика, долго разглядывали Алесин альбом, где были собраны чертежи «крылатых сапфиров», конденсоров, телескопов системы Максутова и ещё бог знает что.
В школе друзей у неё было немного. Ребята ей нравились, некоторые даже очень, и у них было тайное общество с секретной пугловицей под воротничком справа – по ней они и отличали друг друга от остальных, непосвященных, но всё же интереснее всего было одной «ходить по свету». А для этого совсем не нужна компания, и не обязательно куда-то убредать, рискуя попасть в историю и заработать на пряники, можно было просто где-нибудь тихо сидеть и думать о своём, ничего не видя и не слыша вокруг.
Учиться в школе было легко, но совсем не интересно. А иногда даже обидно. По поведению ей часто делали замечания. И часто – совсем не справедливо. И ладно бы – просто замечания. Так ещё и под часы ставят на неделю. Все дети сидят за партами, а она – стоит под часами все уроки. И за что? За какую-то ерунду! То сосед забрался под парту и щипнул её за ногу. Она закричала от неожиданности – неделя под часами...
То её пара по играм на физкультуре – девочка с толстыми короткими косичками, торчащими над ушами, как рожки и молодого бычка, взялась гоняться за ней и щекотать за бока. Спрятаться от неё некуда, вот Алеся и забежала в учительскую. Встала там за дверь и ждет. Пока звонок не прозвенит. Но тут вошла их учительница. Стала перед зеркалом прическу поправлять и уведела её отражение. Потом на уроке обидно высмеяла – мол, Алеся в кошик с булочками прятаться залезла! За это – вторая неделя под часами.
Потом мышонок вылез из кармана фартука и прыгнул к учительнице на стол...
А ещё вопросы! Почему правильно писать «заец» и «пианер», если она точно знает, что в книжках написано – «заяц» и «пионер»? И почему всех женщин надо называть сударынями?
Учительница вызвала мать в школу, и Броня дома, долго выговаривая Алесе за дурное поведение, пригрозила самым лютым – отдать в няньки.
Нянек держали многие даже на их улице. Это были простые девушки из деревни, платили им двести рублей в месяц и отпускали по воскресеньям на танцы в клуб железнодорожников. Они не читали книг, в школе проучились семь классов, в деревню возвращаться не хотели и страстно желали только одного – поскорее выйти замуж за городского.
Алеся любила наблюдать, как отец её работал в огороде. Он вечно что-либо придумывал. То грушу на антоновку привьет, то помидор на картошку...
Он и дочери выделил для опытов небольшую грядку. Она посадила на своём подопытном хозяйстве три растения – куст клубники, картофелину и помидор. На радость Алесе, победила клубника.
День был хмурый и какой-то невнятный. А тут ещё родители никак домой не идут...
Когда же пришла домой Броня, и вовсе началось нечто странное. Закрывшись в комнате, родители громким шепотом что-то секретное обсуждали.
Алесе пришлось сидеть на кухне в одиночестве и есть из кастрюли холодную манную кашу, оставшуюся от завтрака и уже порядком подсохшую.
Прошел час, но родители всё ещё разговаривали. Алесе очень захотелось узнать – о чем они там секретничают так долго. И она на цыпочках подошла к двери. Сначала ничего толком нельзя было разобрать, но родители вдруг перешли на крик и стали говорить такое, что Алесе захотелось залезть под кушетку от страха и сидеть там до тех пор, пока взрослые во всем, наконе, разберутся. Оказывается, кто-то на собрании бросился срывать портрет самого вождя и стал топтать его ногами, а староста группы схватил ведро с мусором и побежал во двор – к памятнику. Когда же ведро оказалось на вытянутой руке вождя, люди стали шуметь. Кто-то плакал, а кто-то громко смеялся и хлопал в ладоши...
На крыльце затопали, и родители в раз замолчали. Алеся едва успела отскочить от двери. В дверном проеме показалась внушительная фигура соседки-помпушки.
– Вы что, опупели, дддарагие вы мои! – то ли притворно, то ли по-настоящему испугалась она. – А что не сняли этого...?
– А что? – спросила Броня, закрывая спиной этажерку, над которой висело небольшое фото Сталина.
Соседка пожала плечами, ещё раз скользнула глазами по стенам комнаты и вышла, оставив за собой шлейф «вредного духа», который она почему-то назывыала «духами».
Потом и ещё заходили знакомые, и все спрашивали про портрет над этажеркой.
