сердца. А Голощапов удовлетворился услышанным и больше не приставал.
Жизнь пошла своим чередом. Герман для очистки совести сделал еще несколько попыток наладить семейные отношения, но, получив отпор, успокоился и сказал себе, что его совесть чиста. Он с головой ушел в работу: предстояло выводить из тени фирму Голощапова.
Только Изольда никак не могла успокоиться. Она тоже была акционером корпорации АИГ, заседала в совете директоров и не упускала случая хоть в чем-нибудь досадить мужу. Раньше она всегда собачилась с Лёнчиком, а теперь вступила в коалицию и стала с ним дружить против Германа. Голощапов только руками разводил. Но поскольку решающее слово было за тестем, Герману обычно удавалось одержать верх над Изольдой и Лёнчиком. Его жизнь была бы неизмеримо легче без этой джимханы [4], но… кто сказал, что должно быть легко? «Взялся за гуж…» – с усмешкой повторял себе Герман.
Что собой представляет его жена, он вполне уяснил через пару месяцев после первой брачной ночи. Им предстояло вместе с Голощаповым ехать в «Президент-отель» на прием по случаю съезда Российского союза промышленников и предпринимателей, но Изольде вдруг стало плохо. Нет, не вдруг. С утра она, ничего не объясняя, куда-то уехала на целый день, вернулась только к вечеру. Герман заметил, что она бледна и передвигается с трудом. А теперь, перед самым выходом, увидел, что за ней тянется по полу кровяная дорожка.
Он схватил ее за плечи.
– ?Что ты сделала? Где ты была?
Изольда попыталась высвободиться.
– ?Отстань, мне и без тебя тошно. Ты что, не видишь, у меня кровь идет?
– ?Вижу. – Герман уже задыхался от ненависти. – Аборт сделала, да? Убила моего ребенка, да? Отвечай!
Ему хотелось наподдать ей хорошенько, душу из нее вытряхнуть вместе с ответом.
– ?Ну, во-первых, это был
Опять она попыталась вырваться, но Герман держал ее крепко. И тогда Изольда закричала что было мочи. На крик прибежал Голощапов. Он уже был на подходе, собирался их поторопить, а услышав вопль дочери, опрометью кинулся на помощь.
– ?Ты что делаешь? А ну-ка пусти ее!
Герман разжал руки и повернулся к тестю.
– ?Она убила моего ребенка.
– ?Ты что несешь? – И тут Голощапов увидел кровь. – Доню? – От волнения он перешел на украинский. – Ты що зробыла? Що ты зробыла, бисово дитя?
– ?Оставьте меня в покое. Мне плохо, мне в больницу нужно. Папа, ты что, не видишь, мне плохо?
Бедному Голощапову тоже стало плохо. Он беспомощно плюхнулся на диван, шепча что-то невнятное, дернул и разорвал на шее воротник парадной белой рубашки. Окаменевший Герман, двигаясь как автомат, вызвал «Скорую» и подал тестю стакан воды.
– ?Що ты зробыла? – повторил Аркадий Ильич, напившись воды. – Почто дитину убила, чортиха?
– ?А ты хотел, чтоб я урода родила? Чтоб он мучился, как я мучаюсь? Мне это не нужно. А ты, сволочь, промолчать не мог, – обратилась она к Герману.
Голощапов слабо отмахнулся от нее и уронил руку. И Герман промолчал. Говорить было не о чем. На банкет так и не поехали. Не до банкета было.
С Изольдой обошлось. Ее положили в больницу, кровотечение остановили, последствия неудачного аборта ликвидировали, но врачи сказали, что она больше не сможет иметь детей. Голощапову пришлось смириться с тем, что у него никогда не будет внуков. После этого случая он крепко сблизился с зятем и отдалился от дочери. А Герман со временем начал понимать, что, пожалуй, и впрямь лучше обойтись без ребенка, который связал бы его с Изольдой навсегда.
Но Голощапов попросил Германа не разводиться.
– ?Ты… это… Я тебя понимаю, но и ты меня пойми: все ж таки она мне дочь. Знаю, девка злая, бедовая, но что уж тут поделаешь? Больная на всю голову. Психованная. Вскрывалась… в школе еще.
– ?Вскрывалась? – не понял Герман.
– ?Вены резала, дурища, – хмуро пояснил Голощапов. – Только смотри: никому.
– ?Аркадий Ильич, – осторожно спросил Герман, – а вы не хотите показать ее психиатру?
– ?Чего? – в свою очередь не понял Голощапов. – Чтоб я родную дочь в дурку сдал?
– ?Да нет, я просто подумал, что можно было бы показать ее хорошему доктору… частным образом… Я знаю одного хорошего врача… женщину…
По лицу Голощапова Герман догадался, что все бесполезно, и замолчал.
Если бы он тогда развелся, его жизнь пошла бы совсем по-другому. Но он решил до поры до времени не разводиться. Все-таки работать легче, когда за спиной у тебя стоит могучий тесть. Да и гарантия какая- никакая, что уж родного-то зятя он не пошлет на мокрое и не подведет под статью.
Голощапов сдержал слово и помог перевезти в Россию родителей Германа – ради чего все и затевалось.
Герман подыскал для них заброшенную усадьбу, правда, не на Волге, а на Оке, под Тарусой, с одичавшим яблоневым садом. Ему не хотелось селить родителей слишком далеко, вот и нашел он дом в ста тридцати километрах от Москвы. Полтора часа езды по приличной дороге. Созвонился с родителями, и они согласились поселиться на Оке.
Герман слетал в Казахстан, сам их перевез. Продал за гроши их домик, «Жигули» подарил соседям. Пришлось задержаться на неделю, добывать санитарные сертификаты на черенки и саженцы яблоневых деревьев, которые Густав Теодорович, отец Германа, хотел вывезти из Казахстана, заверять у нотариуса переводы на русский, ставить апостили. Отца Герман в шутку называл Джонни Яблочное Семечко [5].
Несмотря на сертификаты с апостилями, на таможне в Москве вышла, как стали выражаться в последнее время, «засада». Молодой, но располневший таможенник почуял наживу и потребовал санитарной проверки на месте.
– ?Вот вызовем санэпидслужбу, – говорил он злорадно, – они проверят, возьмут пробы на анализ. Дадут заключение, тогда посмотрим.
Герман прекрасно понял, что на самом деле этот мордатый жулик просто вымогает взятку, доводит «клиента» до кондиции. У него всколыхнулось в душе нехорошее воспоминание.
Это случилось вскоре после того, как он поступил на работу в охранное агентство, еще до назначения в ювелирный магазин. Обычно Герман передвигался по городу на метро, но однажды ему поручили перевезти с объекта в банк некую сумму денег, а казенная машина сломалась. Сумма была не столь велика, чтобы вызывать инкассаторов. Пришлось ловить такси.
Прежних желтовато-зеленых такси марки «Волга», которые Герман видел в 1985 году, когда так неудачно сдавал экзамены на мехмат МГУ, в Москве не осталось, они куда-то канули в одночасье. На его «голосование» остановилась японская машина лиловато-розового цвета с металлическим отблеском, похожая на обсосанный леденец. Сам Герман не сел бы в такую даже под дулом пистолета, но выбирать не приходилось: деньги-то везти надо. Он повез.
Шофер оказался говоруном.
– ?Немец? – спросил он, бросив взгляд на Германа.
– ?Немец, – подтвердил Герман.
– ?Ох, как мы ваших бомбили! Да не в войну, – добавил шофер добродушно. – В девяносто первом, когда ваши из Казахстана к бундесам ломанулись, мы их лущили, как горох. – Он даже причмокнул от удовольствия. – Они прилетают-то – слышь? – в Домодедово, а улетать им из Шереметьева. А тут мы. Деться им некуда, мы по три тыщи баксов с рейса лупили, прикинь?
Герман промолчал. Шофер, упоенный приятными воспоминаниями, продолжал разливаться соловьем. Он не сомневался, что пассажир его поймет и поддержит. А что такого? Всем жить надо! У них денег куры не клюют, а нам на водку не хватает. Такова была его нехитрая философия.
До чего же хотелось его убить!.. Вот просто взять и убить. Это было бы так просто! Один хороший удар,