сдаст.
– ?Чечены заказчиков не сдают, – возразил Синицын.
– ?А этот сдаст. Тем более что заказчик нам известен: Голощапова Изольда Аркадьевна. – Герман повернулся к Вахаеву. – Сдашь нам заказчика, Ширвани? – Вахаев промолчал, но Германа уже занимала другая мысль. – Ты мне лучше вот что скажи, – снова повернулся он к Синицыну, – возьмешь это дело на себя? И его, и тех двоих? Ну, доставить, оформить…
– ?Сделаем, – пообещал Жека. – Нам за них еще и дырочки сверлить, – добавил он, намекая на награду.
– ?Только меня не упоминай, – попросил Герман. – И пацана, и Катю… Неохота в милиции показания давать. Скажи, анонимный сигнал поступил.
– ?Вот то-то, все вы милицию не любите, – засмеялся Синицын. – Ладно, что-нибудь придумаем. Но только сегодня. Тебя-то я могу отмазать, а им никуда не деться. Ты лучше прикинь, как мы отсюда выбираться будем.
И он кивком указал на люк, над которым еще курился дымок, смешанный со строительной пылью.
– ?А дверь тебя не устроит?
– ?Амбарный замок с той стороны. Я еще на подходе заметил.
– ?Я тоже заметил, – отозвался Герман. – Ничего, Журавель нас вытащит. Леха, – заговорил он в рацию, – как вы там?
– ?Штатно, – глубокой октавой отозвался Журавель. – А шо у вас за шум?
– ?Проход завалило чи шо, – весело ответил Герман, подражая его говору. – Мы в крайнем боксе в этом ряду. Взяли Вахаева. Сможешь дверь открыть? Только смотри, нет ли растяжки.
– ?Не первый раз воюем, – браво отозвался Журавель.
Запасливый Журавель возил с собой целый арсенал инструментов, и Герман ждал, что взвоет по меньшей мере пила-болгарка. Но все прошло тихо и штатно: Леха просто отвинтил шурупы и снял замок с двери вместе с ушами. Жека и Герман вывели своего пленника наружу, где их уже дожидались скованные Ахмед и Мустафа, Катя с Санькой и Алик.
– ?Грузи в автобус, – сказал Синицын Журавлю.
Как старший по званию, он имел право командовать, а после такого урожайного дела мысленно уже примерял капитанские нашивки. К тому же сам он водил японскую легковушку, а Журавель, как и подобало столь брутальному мужчине, ездил на неслыханных размеров отечественном внедорожнике «УАЗ-Хантер», известном в народе как «козел длинный».
Леха Журавель затолкал чеченцев в джип.
– ?И этого до кучи, – распорядился Герман, кивком указывая на Алика. – Да, последний штрих. – Он подошел, щелкнул почти невидимым ключиком и снял чемоданчик с запястья Алика. – Вот видишь, своячок, денежки не понадобились. Грузите его.
– ?Как? – зайцем заверещал Алик. – Я же все сделал, как вы велели! Я же вас сюда привел! Я потерпевший! – крикнул он подошедшему громиле.
На громилу не произвело впечатления.
– ?Пройдемте, гражданин, – бухнул он, как из бочки. – Вы по делу покамест свидетель, а там разберемся, хто вы есть.
– ?Сынок! – ухватился Алик за последний козырь. – Не бросай меня…
– ?Ты ж меня бросил. – Санька сплюнул кровавую слюну ему под ноги, проходя мимо.
– ?Коротко и ясно, – прокомментировал Герман, а когда Алика запихнули в джип, добавил: – Высадите его где-нибудь в центре, пусть катится. Его тачка у меня во дворе осталась. Даже не знаю, как быть. Не хочу, чтоб он Катю доставал.
– ?Не вопрос, – отозвался Синицын, – тачку мы на штраф-стоянку эвакуируем.
– ?Лады. «Нексия» салатного цвета, металлик. Номер не помню, но у нас во дворе другой такой нет. Только дайте нам уехать, а он пускай на метро добирается. – Герман передал Жеке мобильник Алика. – Держи, это улика.
Катя расцеловала на прощанье Синицына и Журавля.
– ?Спасибо вам, ребята. Спасибо.
– ?Та нэма за що! – откликнулся Журавель, обнимая ее так бережно, словно она была мыльным пузырем.
Глава 17
Герман подошел к своей машине, вынул из багажника плед и закутал Саньку.
– ?Садитесь сзади. Давайте с обеих сторон, вам так легче будет.
И он распахнул обе задние дверцы. Мать с сыном забрались в джип. Герман сел за руль и плавно тронулся.
– ?А сторож? – спросила Катя.
– ?Ничего с ним не будет, очнется. О! Слышишь сирены? Это уже родная милиция на вой подъезжает. Давайте скроемся, пока нас тут не сцапали.
И он нажал на газ.
Когда вой сирен и автомобильной сигнализации смолк вдали, Герман включил телефон, укрепленный на приборном щитке, и одной кнопкой вызвал номер.
– ?Тикай, Аркадий Ильич, – сказал он в телефон. – Мы взяли Вахаева. Он тебя сдаст за милую душу. Не надо было врать, что ты его не знаешь. Деньги свои, четыре лимона, получишь со счета на Кайманах. Номер счета известен Изольде и, я думаю, Фраерману. Деньги я безакцептно перевел. Ну да из кармана в карман… не пропадут. Прощай.
И Герман отключил связь.
Звонок Германа застал Аркадия Ильича в тяжких раздумьях. Жизнь-то как поменялась! Вроде бы незаметно, а враз. Все вернулось на круги своя. Если не планы-шманы, то партия- шмартия точно вернулась. С него стали тянуть деньги. Будь это на медицину или на жилье, на образование там, даже на вооружения, он бы еще понял. Он бы дал с дорогой душой, хотя эта самая душа не лежала давать деньги вслепую. Он хотел бы лично контролировать, на что его деньги тратятся. Но давать на партию-шмартию, на внебюджетные фонды, на каких-то там «Наших», куда-то там «идущих вместе»… Это еще зачем? С какой стати? Голощапов тут при чем?
А ведь приходилось давать. Появлялись в офисе незнакомые ему добры молодцы, все одинаковые, молодые, с белесыми пустыми глазами. Входили, как к себе домой, и требовали денег. Говорили, что надо бы акционировать такой-то завод и половину акций сразу отдать. Не на то отдать, чтобы ему, Голощапову, с этого польза была, а на то, чтобы его, Голощапова, оставили в живых. Они не так выражались, но ясно давали понять. Аркадий Ильич мог бы, конечно, одного из них или даже нескольких раскассировать с особой жестокостью в назидание остальным, но чувствовал, нутром угадывал, что это не поможет. Они как тараканы: видишь одного, значит, где-то сидят еще пятьдесят. Орать на них, угрожать, гнать? Бесполезно.
Ему прямым текстом сказали, что надо вступить в новую партию-шмартию. Лёнчик, гад, вступил. Сам вступил, даже не спросивши шефа. Пятый пункт больше не мешал, в новую партию-шмартию принимали всех, даже такую шелупонь, как Лёнчик. Вербовка в эту партию приняла очертания рекрутского набора. Мели всех подчистую. И, главное дело, Золька, зараза, вступила. Хотел ей Аркадий Ильич бубну выбить, да как-то постеснялся, что ли. Пришлось и ему вступать, никуда не денешься.
Он никогда не отличался образным мышлением, уж чего не было, того не было, но тут вдруг вспомнил виденный в детстве фильм Чаплина «Новые времена». Вспомнил, как героя затягивает в станок. Огромная машина прессовала и штамповала человека с полным безразличием, как любую другую заготовку. В фильме было смешно, зато теперь сам Голощапов чувствовал себя такой заготовкой. Это его прессовали и штамповали, а он же не Чаплин! Нет у него той ловкости да гибкости. И все не понарошку, а наяву.
Здоровье в последнее время стало пошаливать. Голощапов уже справил три юбилея, на подходе четвертый. Теперь считать придется уже не на десятки, а на пятаки. Аркадий Ильич думал о подступающем 75-летии с такой тоской, что выть хотелось. Хоть в гроб ложись да помирай. Опять орден через Лёнчика хлопотать. На хрен ему этот орден? Нет, считается, что надо. Опять банкет, опять ненужные подарки и лживые речи. Опять пьянка на трое суток, а потом… С последнего «летия» его в больницу увезли. Слава
