– Почто ж молчишь?.. Берите пироги!
Атаман ничего и на это не ответил. Стрельцы пошли к дверям. Вскоре колеса колымаги громко застучали по мостовой, людской шум постепенно удалялся.
«Баба одна? – недоуменно подумал атаман. И широко улыбнулся: – То ж Ульяна привезла пироги!..»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Царь приказал дьяку Ивану Грамотину писать:
«Чтоб неповадно было другим атаманам и казакам ходить на море, приступать к Азову, ссорить царя с турским султаном, сноситься с запорожскими черкасами, самоуправствовать и ставить ни во что царское повеленье и бесчестие и утеснение послам делать, – не миловать, казнить смертью тех, кто куда пойдет без ведома войскового атамана. А лучших казаков и атамана Алексея Старова с товарищи: Левку Карпова, Тимошку Яковлева, Ивашку Михайлова, Афоньку Бороду, пять человек, сослать в острог на Белоозеро… Приставу Савве Языкову с десятником Сенькой Арцыбашевым да десяти московским стрельцам быти в посылке до Белоозера…»
Наказ Савве Языкову был дан такой:
«…Ехать на Белоозеро для провожанья и для всякого береженья того атамана и казаков. Ехать в дороге бережно. Атамана беречь накрепко. Да чтоб в дороге и в острогах к ним никто не подходил и ни о чем с ними не разговаривал. Да чтоб никто тайной какой не сведался с ними, и чтоб никто из них дорогой не ушел, держать их накрепко. Ежели ж его, Саввой, небреженьем з дороги или со стану хто из тех казаков уйдет и всех сполна до Белоозера пристав не довезет, – и быть ему от государя в великой опале и в казни на Красной площади. А как только пристав довезет их до Белоозера и здорово приедет, – отдать атамана Алешку Старова и казаков с нашей грамотой воеводе, а самому не мешкая ехать к Москве. А приехав к Москве, тотчас же явитца в Посольский приказ к дьяку думному Ивану Грамотину да Савве Романчуку… Буде казаки учнут в дороге чинить самовольство или его, Саввы, слушать не учнут, а похотят где-либо отстать, – и ему, Савве Языкову, велю сковать их в железо и непрестанно опять же беречь, чтоб они з дороги не утекли и дурна над собою никоторого не учинили. Воеводе же на Белоозере Ивашке Борнякову велеть взять атамана Алексея Старова и казаков, посадить в острог, где двор добрый, и приставить к ним для бережения сына боярского да белоозерских стрельцов, переменяя их на день. И велеть им, стрельцам, беречи накрепко. Из двора никуда не спускать, чтоб к ним никто не подходил и ни о чем с ними не разговаривал, и никто б письма к ним не привез и у них не взял, и чтоб из них никто з Белоозера не ушел. И велеть стрельцам: десяти человекам быти у них безотступно до тех мест, пока они на Белоозере побудут. И корму им давать – хлеб да воду. А буде учнут бигп челом, чтоб их в баню пускать, – вели отпускать их не часто и вели над ними смотреть. Утеснения им не чини, береженье держи великое. А ежели небреженьем хотя из них один человек з Бело озера уйдет, – и тебе от нас быть в великой опале и в смертной казни… А которого числа пристав Савва Языков донского атамана и казаков привезет к тебе на Белоозеро, – отпиши тотчас к нам, к Москве».
Войску Донскому вскоре послана была грозная царская грамота. В ней говорилось:
«…Чтоб того они, донские казаки и атаманы, себе не чаяли, что мы, великий государь, не можем с ними управитца. И только заступлением отца нашего, святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всея Руси, и милостью нашей матери Марфы Ивановны мы не учинили указа над вами за ваше непослушанье. Чтоб вы жили отныне с азовцами смирно и задоров никаких не чинили. А буде вы, атаманы и казаки, и сего нашего указа не послушаете, учнете вперед на море ходить и турского Амурат-султана людей и суда громить и городы и села воевать, – мы вам впредь терпеть того не учнем и милости нашей к вам впредь не будет; велим за то ваше непослушанье казнити смертью. Грамоту сию привезут другие казаки легкой станицы Алексея Старова. Его же, Старова, с товарищи пять человек велели мы оставить на Москве до нашего указу, пока вы к нам не отпишете: для чего вы нашего повеленья не слушаете, по чьему веленью вы так делаете?..»
Царская утайка в этой грамоте о ссылке Старого и его товарищей на Белоозеро была сделана с явной целью, чтоб не взбудоражить и не возмутить донских казаков.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
На Москву пришла гроза силы невиданной. По небу метались огненные молнии. Одна из них поднялась высоко-высоко над Москвой, распалась надвое и полетела острыми стрелами к золотым куполам церквей, медным колоколам и звонницам. Одна молния упала в Белом городе. Московские люди в страхе крестились и суеверно приговаривали: «Быть на Руси беде! Не чума ли бредет к нам из Индии?.. Ой, люди добрые, что будет?»
Хлынул дождь. Отродясь такого не видывали москвичи. По улицам бежали реки. Черным-черно стало на улицах. Небо с землей соединились во мраке.
– Конец всему, – говорили осужденные казаки. – Видно, не быть нам в Белоозере, помрем в Москве!
А царь у себя в хоромах, крестясь, тоже суеверно думал: «Не в наказанье ли мне все то бог послал?»
Дождь, не переставая, лил и лил.
Рассказывали в ту пору, будто боярин Борис Салтыков сел на коня и поехал со двора; едва не утонув, явился к царю и сказал:
– Великий государь, вели, не мешкая, согнать с Москвы донских казаков на Белоозеро. Вся пагуба от них идет! Они прогневили царя и бога…
Государь задумался.
– Куда ж пошлю? – сказал он. – Аль на погибель? В своем ли ты уме, боярин?!
Боярин просил царя:
– Царь-государь, повели их согнать! И коль ты будешь прав – бог смилосердствуется над нами. А не будешь прав – гнев господа не переменится на милость.
За окном шумела буря. Царь думал, уставясь в непроглядную тьму. Салтыков упал к ногам царя:
– Вели согнать!.. Погибель пришла! Вели! – молил он царя. – Своим непослушаньем они прогневили тебя. Нас прогневили. Слушай меня, бог тебя простит!..
