– Бывал я, милые бабочки, и в Казани, и в Астрахани, и в Москве, видел царей, битвы великие и малые, а такой злобной силы, что пороха сильнее, не видывал. С вами, хорошие бабоньки, такие дела делать можно, что и сам сатана ужаснется, прости меня бог! Гляжу на вас и думаю: придет турок, пушки поставит, корабли приплывут, янычары обступят, пороху под стены Азова пять тысяч бочек подкатят, а не взять турку Азова! А по какой статье? Да по такой! Поставим вас, бабоньки, на стены крепости вместо пушек, и делу конец – не взять таких баб ни одному неприятелю, ни одолеть!
Хохотом взорвалась толпа.
– Идите по домам! Опомнитесь, лютые!
– Ладно. Пойдем! Но завтра поглядим, как главный судья осудит блудниц. Осудит не по закону – и тебе, старому, вырвем бороду!
– Коль так, то я буду знать, что служил на Дону не попусту, – улыбнувшись, сказал Черкашенин. – Согласен, идите по домам…
Утром просторное Судейское поле заполнилось казачками.
Атаман Черкашенин спокойно сидел за столом. Есаулы Порошин и Зыбин – по бокам. Гришка Нечаев – за отдельным столом. Первой привели Марину Куницкую, Она шла, гордо выпятив грудь и глядя поверх голов.
Судейское поле загудело, зашумело…
Второй привели Ванду Блин-Жолковскую. Нарядную. Пышную. Синий бархат облегал полное, холеное тело.
Гул над полем усилился, пошел волнами.
Грудь полячки часто поднималась. Камни на перстнях сверкали острыми огоньками.
Привели астраханскую Ядвигу. Волосы гладко зачесаны, тонкие губы сжаты.
– У, старая тварь! Глазища-то! А задище-то! – гневно загалдели казачки.
Всех удивила Констанция Конецпольская.
Шляхетской спеси у нее не было. Держалась просто, с достоинством, смотрела прямо, и женщины, глядя на ее хрупкий, почти детский стан, пожалели даже непутевую полячку.
Одна сказала:
– И почто им, дьяволам, понадобилось такое дите?
На Судейском многолюдном поле, куда собрались все, кто жил в крепости, восстановилась полная тишина.
Только есаулы шуршали бумагами, перекладывая их с места на место.
Толпа напряженно ждала, когда поднимется старый, заслуженный атаман, войсковой судья, и объявит вину задержанных полячек.
Наконец атаман Черкашенин встал и медленно заговорил:
– Собрались мы, люди православные, чтобы учинить суд праведный над гонителями веры нашей, над лазутчиками вражьими, каковые умыслили подкоп под государство наше. Хотят они; как пауки, оплести войско Донское паутиной липкою, увести казаков в услужение королю польскому да иезуитам римским – оторвать нас от матери-родины.
Черкашенин замолк, обвел глазами толпу. Тихо было на Судейском поле. Внимательно слушали казаки и казачки своего атамана.
– Припоминайте, донцы, – продолжал он, – все запечатанные церкви, разоренные монастыри. Вспомните, как народ русский хоронили без исповеди и причастия, как дети умирали без крещения, как хоронили тела умерших – словно падаль везли. Припомните, сколько беды принесли народу нашему католические самозванцы да прислужники их. И пусть будет наш суд неподкупным и суровым.
Суд начался, и пристыженные бабы азовские узнали, для какой такой цели привезли в крепость и в чем тяжелая вина полячек. Иные из казачек крестились, приговаривая:
– Творец, нечистая сила, бес попутал, чуть из-за проклятых полячек крепость не снесли, мужиков своих не побили насмерть…
Узнали бабы, что Ядвига Жебжибовская распускала для смуты да для ссоры слухи, будто донские и запорожские казаки за хорошую цену не только Азов сдадут, а, изменив царю русскому, Польше во всем передадутся или туркам.
– А и ложь же! – закричали бабы и казаки.
Есаулы зачитали письма персидской вязи, турецкой, польской.
Из писем стало ясно, что поляки хотят распространиться по всей Руси, насадить всюду свою веру. Турки свое гнут – взять Азов. А полячки-лазутчицы, свои черные дела делая, и тем, и другим на руку играли…
Бабы первыми стали кричать:
– Сажать их на кол! На кол сажать!
Смага Чершенский подтвердил, что был в Астрахани, видел Жебжибовскую и получил от нее наказ установить связь с Мариной Куницкой, которой поручалось, не мешкая, отравить ядом всех знатных донских атаманов, дабы оставить войско без вожаков…
Загудело Судейское поле, заволновалось…
– На кол блудню! На кол! Блудню на кол! На кол!
Бабы ринулись к столу, вцепились в волосы лазутчицам. Перевернули стол, чернильницы опрокинули,
