Юнармия

пятеро.

Из окон моего класса хорошо была видна виселица. Когда дул сильный ветер, покойников раскачивало, как на качелях. Страшно было смотреть на них. А один раз, во время урока арифметики, мы видели самую казнь. Боро­датые казаки пригнали с атаманского двора человек де­сять иногородних и одного за другим стали раздевать до­гола. Мы все, не слушая окриков Александра Ивановича, нашего учителя, полезли на широкие подоконники и отту­да смотрели, как ловко и проворно вешали, снимали и кла­ли на подводы людей.

Дома мы рассказали все родителям. Мать даже не до­слушала, только с того дня перестала посылать меня в школу.

Мне, конечно, это было только на руку. Мы с Васькой целыми днями околачивались во дворе, били из рогаток ворон или съезжали на санках с крыши погреба до самой бани.

Как-то раз лепили мы снежную бабу. Сперва сваляли из снега огромный бугристый шар – туловище. К туло­вищу пристроили плоскую голову. На голову надели рва­ную черную папаху – в мусорной яме нашли. Из-под па­пахи свисала на лоб белая лента. Вместо глаз торчали угольки. На плечах погоны из дощечек. Во рту – цигарка.

Словом, белогвардеец вышел настоящий, вроде того толстого есаула, который часто проезжал по нашей улице. Когда есаул был готов, Васька сразу решил его расстре­лять, но я не дал.

– Он еще мягкий, – сказал я. – Не тронь. Успеем рас­стрелять. Пусть промерзнет как следует.

На следующий день, когда наш есаул сделался от мо­роза твердым и звонким, мы натаскали камней и присту­пили к делу.

– Вот я его сейчас по носу! – крикнул Васька.

Он отступил, прищурив глаз, и, замахнувшись, пустил кирпичину есаулу в голову.

– Перелет, – сказал он. – Не так замахнулся. Ну, да­вай я еще три камня кину, потом ты три камня, потом я три… потом ты три…

Первыми двумя камнями Васька поцарапал плечо и сбил папиросу. Я сбил погон и обе руки. Только голова никак не падала. Крепко примерзла к туловищу.

Сначала мы с Васькой соблюдали очередь, а потом в такой раж вошли, что открыли по есаулу беглый огонь: били оба по чему попало. Есаул звенел, как чугунок.

В самый разгар артиллерийского боя во двор зашли Сенька и Андрей.

– Эй, вы, своих не заденьте! – закричал Андрей, увер­тываясь от Васькиного булыжника. – Будет вам зря ка­мешки кидать! У меня есть дело поважнее. Идем за пог­реб!

Мы оставили есаула и пошли за Андреем. По дороге Васька все-таки не утерпел, размахнулся и сбил есаулу голову.

– Ну, в чем дело, говори, – сказал я Андрею, когда мы присели на покатую крышу погреба.

– Вот в чем, – сказал Андрей. – Я на вокзале был, слышал – «Победа» из ремонта выходит. Догонять крас­ных отправляется.

– Ну и что? – спросил Васька.

– А то, что наши и так отступают, а тут еще броневик им вдогонку посылают.

– Бежим к Порфирию, – сказал Васька. – Может, он что придумает…

– Да что он придумает? – перебил его Сенька. – Что у него – снаряды есть или броневики? Ведь «Победу» го­лыми руками не возьмешь.

В это время калитка хлопнула, и к нам во двор вбежал токарь Корнелюк. Он огляделся по сторонам, сунулся бы­ло к сараю, а потом повернул налево, к Васькиной квар­тире.

– Ой, чего это с ним? – зашептал Сенька. – В мазуте весь. Без шапки… Может, случилось что…

– Опять в депо, верно, кого-нибудь застукали… – ска­зал Андрей.

Следом за Корнелюком во двор вошли Репко и Илья Федорович. На ходу они разговаривали. Илья Федорович говорил тихо, одними губами, а Репко каждое слово вы­крикивал. Только слов его нельзя было понять.

– Пойдем узнаем, что там случилось, – сказал Андрей.

У Васьки в коридоре было темно. Мы приоткрыли дверь и осторожно, один за другим, пролезли в комнату. Корнелюк стоял около стола и разматывал толстую про­волоку. Репко, примостившись у подоконника, разворачи­вал какой-то чертеж.

– Гляди сюда, – сказал он Илье Федоровичу. – Вот Бондаренкова будка, а тут откос…

– Вижу, – сказал Илья Федорович. – Только погоди. Зачем это ребята сюда набились?

Мы все попятились к дверям. Только Андрей вышел вперед и сказал:

– Дядя Илья, а ты знаешь, что «Победа» на Курсавку выходит?

– Вот черти! – засмеялся Илья Федорович. – Прежде нас все узнают… Ну ладно, оставайтесь. Все равно от вас никуда не скроешься. А ты, Гришка, слетай за отцом. Чего он там в канаве копается?

– В какой канаве?

– А в депо.

Я пулей понесся в мастерскую. Отец сидел, скрючив­шись, под вагоном и колотил по рессоре молотком.

Я полез к нему под колеса.