34
В обществе стали обнаруживаться явные признаки нестабильности.
Первого мая произошли волнения перед императорским дворцом. Полиция открыла огонь по толпе, волнение усилилось. Группа демонстрантов из шести-семи человек опрокинула и подожгла автомобиль американцев. Атакам подверглись полицейские на мотоциклах — брошенные мотоциклы поджигали. В упавшего в ров американского моряка, как только он показывал из воды голову, кидали камни, он не смог выплыть и утонул. В разных местах на площади перед дворцом пылал огонь. Тем временем штаб-квартиру Союзного совета[62] в Хибии и другие важные здания охраняли шеренги американских солдат, держащих наперевес винтовки с примкнутыми штыками.
Это были не просто беспорядки. Чувствовалось, если так пойдет дальше, то в будущем страну ожидают сильные потрясения.
Хонда, который первого мая не был в своей конторе, не видел этого собственными глазами, но обо всем слышал по радио и прочитал в газетах. Он решил, что дела обстоят серьезно. Во время войны Хонда ко всему относился скорее безучастно, теперь же он не мог игнорировать того, что происходит в обществе. Его беспокоил закон о видах собственности, и он подумал, что в свете дальнейших событий ему нужен основательный совет друга, который консультировал бы его по финансовым делам.
На следующий день, не в силах усидеть дома, Хонда вышел прогуляться. Летнее солнце заливало светом старые кварталы, в округе ничего не изменилось. Избегая чопорных магазинов, где продавались кроме всего прочего и книги по праву, он зашел в книжный магазин, витрина которого пестрела журналами. По многолетней привычке прогулка для Хонды означала посещение книжного магазина.
Ряды знаков на корешках сразу утешили душу. Здесь было собрано все, обращенное в мысль, идею. Человеческие страсти и политические волнения, превратившись в печатные знаки, в молчании лежали на полках. Здесь можно было найти все — от вязания до международной политики.
Хонда не понимал, почему его душа успокаивается, когда он приходит в книжный магазин, можно сказать только, что посещение книжных магазинов вошло в привычку чуть ли не с детских лет. Ни у Киёаки, ни у Исао такой привычки не было. А что это вообще такое? Это не то, что у Стефана Малларме,[63] которому для душевного покоя нужно было постоянно собирать мир и который упрямо не желал признавать реальность, если она не была запечатлена в письменных знаках, Хонда же считал, что если каждый факт выражен и мир целиком представлен в прекрасной книге, то он не опоздает и всегда успеет в этот мир окунуться.
Вот так. Вчерашние события закончились. В этом мире нет бутылок с горючей смесью. Нет ярости. Нет насилия. Нет даже далеких отблесков текущей крови. Послушные граждане с детьми выискивают модные книги, полная женщина в свитере цвета молодой травы с хозяйственной сумкой недовольно спрашивает, не появился ли новый номер женского журнала. Ваза с ирисами в глубине магазина — увлечение хозяина — стояла под написанной на цветной бумаге, заключенной в рамку фразой, явно невысокого литературного достоинства: «Чтение — багаж нашей души».
Хонда, проталкиваясь между посетителями, обошел тесный магазин в поисках чего-нибудь интересного и оказался возле полки с популярными журналами. Здесь стоял молодой человек в спортивной рубашке, по виду студент, он внимательно читал какой-то журнал. Необычная сосредоточенность, с которой он смотрел не отрываясь на одну и ту же страницу, издалека привлекала внимание. Подойдя к молодому человеку справа, Хонда без всякого умысла скользнул глазами по той странице, на которую смотрел юноша.
Перед глазами была плохо отпечатанная, какого-то голубоватого цвета фотография обнаженной женщины — она была связана и сидела на стуле боком. Молодой человек, не отрывая глаз, смотрел на эту страницу, держа журнал в левой руке.
Однако Хонда, оказавшись рядом, обратил внимание на неестественность его позы — тот словно застыл, линия затылка, профиль, глаза — все напоминало скульптуру с египетских барельефов. И тут Хонда увидел, что рука юноши, засунутая в правый карман брюк, безостановочно совершает энергичные движения.
Хонда сразу ушел из магазина. Долгожданная прогулка была испорчена.
«Почему он занимался этим на глазах у всех? Может, у него нет денег, чтобы купить журнал? В таком случае мне следовало бы молча купить ему журнал. Почему я этого сразу не сделал. Следовало бы, не колеблясь, дать ему денег».
Но, пройдя не больше чем расстояние между двумя телеграфными столбами, Хонда изменил свое мнение:
«Нет, вряд ли дело в этом. Если бы он так хотел получить тот журнал, то мог бы купить его, заложив хотя бы вечное перо — денег вполне хватило бы».
Почему Хонда не должен был покупать журнал? Воображение Хонды разыгралось. Он близко принял к сердцу то, что касалось незнакомого ему юноши.
Возвращаться с такими мыслями домой и встречаться с женой было неприятно, поэтому Хонда решил пойти кружным путем и, не сворачивая у методистской церкви, двинулся по улице дальше.
Вряд ли студент не мог принести журнал домой, потому что там некуда его спрятать. Хонда уже решил, что юноша живет один, где-то снимает жилье. Хонда мог понять одиночество, которое, словно домашнее животное, бросалось на юношу, когда он возвращался в свою комнатку, — скорее всего, он боится открыть страницу с обнаженной, связанной женщиной, потому что ему придется разделить эту радость с собственным одиночеством. Устроенная им самим абсолютная свобода — свобода тюремной клетки, и конечно страшно на этом запущенном, крошечном пространстве, в этом темном гнезде, наполненном зовом семени, оказаться лицом к лицу с обнаженной фарфорово-голубой женщиной с протянутой по ее груди веревкой, увидеть эти расширенные, как вздыбленные крылья голубя, ноздри. Общаться со связанной женщиной, имея такую неограниченную свободу. Это уже сродни убийству… Именно поэтому он и предпочел выставить себя на обозрение. Жуткие условия были просто необходимы, чтобы выразить тончайшие, как шелковая нить, ощущения, таящиеся в зове плоти.
Какие-то особенные, грубые, сладкие как патока чары. Определенно, будь у юноши художественно выполненная фотография прекрасной модели, она не вызвала бы у него такого желания. Желания, похожего на ветер, который бушует ночами на улицах большого города. Темного, слишком огромного. Дорога, по которой бежит пламя, и подземная сточная канава чувств… Хонда смотрел на свой дом, стоя у величественных каменных ворот, оставшихся со времен отца, и думал, что ему следует жить не так, как отец жил в старости. Он толкнул калитку, вошел во двор, увидел, как распустились на ветках огромные белые цветы магнолии, и, почувствовав усталость от прогулки, решил, что хорошо было бы жить, умея хотя бы слагать стихи.
35
Хонда просил Кэйко купить ему сигары и, пользуясь случаем, сказал, что хотел бы поговорить с ней и Кацуми, так что Кацуми приехал за ним на машине к конторе. Во второй половине дня солнце припекало, как в начале лета.
Настоящих «гаван» не было, но в магазине для американцев можно было приобрести сигары американского производства из Флориды. Хонда с Кацуми отправились к бывшему универмагу «Мацуя», где теперь располагался этот магазин, чтобы встретить Кэйко с купленными сигарами.
Хонда, конечно, не мог войти в магазин для американских военных. Он велел Кацуми поставить машину перед магазином и из окна наблюдал за выходом. У окон с белыми занавесями слонялись художники, предлагая выходившим военным нарисовать их портрет. Молодые люди, вернувшиеся, похоже, из Северной Кореи, особенно не сопротивлялись и начинали позировать. Среди них была молодая девушка в синих джинсах — американка, которая приходила за покупками, — она позволила себя рисовать и присела на латунные поручни у окна.
Все это в ситуации, когда надо было как-то убить время, представляло интересное зрелище.
