Хонда пытался справиться с этой этической проблемой.
Хонда для себя решил, что сейчас не стоит опрометчиво судить о вещах, как это было прежде, только с позиций «хорошо или плохо». По сравнению с тем, каким хотел его видеть в своих мечтах Хонда, Тору вел себя непорядочно, но его поведение вполне соответствовало тому, что Хонда в нем когда-то разглядел. По сути, Хонда оказался в ситуации, когда смог признаться себе в том, что открывшееся ему отвратительно.
Тору, чтобы разрядить обстановку и дать Хонде основание сделать замечание, специально стал вести себя по-детски неаккуратно: ронял крошки на колени, обкусывал тост с разных сторон, набивая им рот. Но Хонда не обратил на это внимания.
Этот знак доверия, которое Тору впервые явно выказал Хонде, имел оттенок низкого поступка, но Хонда не мог порицать Тору. С другой стороны, Хонда был в растерянности, ведь, поддавшись искушению объяснить Тору дух старой морали — в любом случае доносить не годится — он сразу испортит этот счастливый завтрак вдвоем.
Их пальцы, протянутые к сахарнице, случайно столкнулись. Сахарница, в которой под лучами утреннего солнца сияли мелкий обман и донос. Они одновременно протянули к ней руки — это было ощущение общей вины… Хонду неожиданно пронзила мысль о том, что впервые после официального усыновления между ними возникли чувства, свойственные отцу и сыну.
Тору был доволен не только тем, что сумел вывести отца из равновесия. Он подметил нерешительность отца — тот собирался сказать ему: «Ты должен больше доверять и уважать Фурудзаву, раз уж он твой учитель», но не сделал этого. Обнаружились и внутренняя растерянность отца, и какой-то скрытый изъян в деле воспитания. Тору испытал что-то похожее на радость освобожденного от нравоучений ребенка, который грызет, выплевывая шелуху, арбузные семечки. Хонда же наконец произнес:
— …Так, оставь эту проблему мне. А ты, как и раньше, серьезно занимайся с Фурудзавой. Не стоит обращать слишком много внимания на то, что не касается занятий. Отец обо всем позаботится… Первоочередная задача — подготовиться к экзаменам.
— Да, хорошо, — мило улыбнувшись, ответил Тору.
Весь этот день Хонда колебался. На следующий день он имел разговор со своим старым знакомым — сыскным агентом полицейского ведомства из отдела, ведавшего общественным спокойствием, и попросил того разузнать про Фурудзаву. Через несколько дней пришел ответ. Оказалось, что Фурудзава принадлежал к правой экстремистской группировке. И Хонда, придравшись к какому-то пустяку, тотчас же его уволил.
20
Тору иногда писал Кинуэ письма, Кинуэ присылала длинные ответы. Конверт приходилось вскрывать осторожно. Внутри всегда были засушенные цветы, соответствующие сезону. В письмах бывали и такие строчки: «Наступила зима, и в полях цветов нет, извини, но пришлось купить в магазине».
Завернутые в бумагу цветы напоминали мертвых бабочек. Пятнышки цветочной пыльцы, как пыльца с крылышек, оставляли ощущение того, что при жизни лепестки летали. После смерти крылышки и лепестки становятся очень похожи. Память о той, что своим полетом оживляла пустое небо, и память о цветущей неподвижности и покое.
Безжалостно разглаженный и засушенный лепесток с волнистыми краями, кроваво-красные волокна разорваны вдоль и поперек, высохнув, лепесток растянулся, словно коричневатая кожа индейцев — прочитав письмо, Тору узнал, что это лепесток красного тепличного тюльпана.
Содержание писем было неизменным. Иногда какие-то глупые истории типа тех, что она рассказывала, бывая у Тору на сигнальной станции. И после них она всегда писала, особо подчеркивая это, как ей грустно без Тору, как она хочет приехать в Токио. Тору неизменно отвечал ей, что когда-нибудь при случае обязательно пригласит ее и хочет, чтобы она на пару лет запаслась терпением.
Теперь, когда они давно не виделись, у Тору порой возникала мысль: а может, Кинуэ действительно была красива. Конечно, он смеялся над своим воображением. Но, потеряв Кинуэ, Тору постепенно стал понимать, какое место занимала в его душе эта помешанная девушка.
Чтобы наслаждаться чрезмерной ясностью собственного ума, ему было необходимо чье-то безумие. Тo, что видели его глаза, например, тучи, корабль, прихожая в старой мрачной усадьбе Хонды, подробно составленное вплоть до дня экзамена расписание самостоятельных занятий, висевшее на стене в классной комнате, — все это не было подтверждением остроты его ума, ему нужно было иметь кого-то с другим взглядом на жизнь.
Иногда Тору хотелось освободиться, стать абсолютно свободным. Направление было уже определено. Освободиться ради того, чтобы оказаться с изнанки этого мира, где все явления и события обрушиваются, словно водопад, где очевидна неопределенность Мира…
Кинуэ, сама того не зная, давала свободу запертому в клетку самосознанию Тору, она играла роль доброго посетителя зоопарка.
И дело было не только в этом.
Одно желание, постоянно бередящее душу Тору, в присутствии Кинуэ как-то затихало. Это было стремление тайно причинить человеку боль. Его Душа просто кипела этим желанием — уколоть человека торчащим из кармана шилом. Он испытал это удовольствие с Фурудзавой и теперь озирался вокруг, выискивая, кого еще можно ранить. Чистоту, которая не отполирована до блеска — не стала нормой поведения, рано или поздно можно обратить в орудие. Тору вдруг обнаружил, какой еще способностью он наделен, кроме способности видеть. Сознание этого держало его в постоянном напряжении, поэтому письма Кинуэ стали для него прибежищем покоя. Ведь Тору прекрасно понимал, что Кинуэ из-за своего помешательства живет в мире, которому он не может причинить боль.
А его уверенность в том, что сам он неуязвим, связывала их двоих очень тесными узами.
Фурудзаве сразу нашли замену в виде самого обычного студента. Тору, представляя, как ему будет неприятно, когда он сдаст экзамены, видеть покровительственные лица своих учителей, подумывал, уж не отделаться ли в оставшиеся два месяца и от двух других.
Но чувство осторожности остановило. Ясно, что если он станет разбираться с подобной мелочью, отец начнет присматриваться к его характеру. Выслушает жалобы, которые заявит Тору, и вместо того, чтобы поверить в недостатки тех, кого тот критикует, начнет с подозрением смотреть на самого Тору. Тогда прощай, удовольствие… Тору решил, что потерпит, ему нужно дождаться своего часа. Он должен ждать, пока не появится человек, которого будет намного, намного интереснее обидеть, не то что этих домашних учителей. Если он сможет сделать это искусно, то найдет способ косвенно нанести более глубокую рану отцу. Причем таким образом, чтобы отец не затаил на него обиду. Таким особым, невинным способом, чтобы если отец и будет сердиться, то только на самого себя.
Что это будет за человек, который появится, словно корабль, появляющийся из-за линии горизонта? С самого начала мысли Тору были связаны с кораблем, и теперь он жаждал, чтобы эта фигура легкой тенью то ли корабля, то ли его призрака появилась на горизонте, не ведая, что судьба уготовила ей пострадать от Тору… Тору чувствовал, что сам он живет будущим.
21
Тору, как и хотел, поступил в школу высшей ступени.
За год до окончания им школы Хонде через посредника поступило завуалированное предложение. Один человек хотел бы в будущем выдать свою дочь замуж за Тору. Хотя Тору достиг возраста, позволявшего по закону вступить в брак, Хонда считал, что еще слишком рано вести такие разговоры, и, посмеявшись, не принял этого всерьез. Однако тот человек не смирился, прислал другого посредника, в общем, проявлял настойчивость. Новый посредник был известным лицом в юридическом мире, поэтому
