от яловой коровы теленка дождаться, проговорился однажды дед. Цена его совести — копейка в базарный день… Хадамович лишь затем открыл правду, чтоб подложить свинью Калишеку, они же сроду друг друга терпеть не могли, тогда их вместе только страх и объединил. И уж когда я написал ему в третий раз и упредил, что Калишек, мол, тут язык распустил, а во хмелю так и вовсе несет всякий вздор о той ночи, когда убили Мишо Гавулеца, и хоть я-то не верю ему, но кое-кто начинает верить, что в ту ночь Мишо ударил не мой Владо, а он, Пишта Хадамович, вот тут-то и свалилось, как снег на голову, письмо из Австралии, ей-ей, я и сам диву давался, как быстро в Хадамовиче совесть проснулась, ну что ж, всякое случается, иной раз и доброго слова достанет, чтобы проснулась совесть и у того человека, о котором никто прежде не думал, что она вообще есть у него.
Да, выходит, деду удалось-таки расшевелить Хадамовичеву совесть — то ли какими-то колдовскими трюками, то ли теплым человеческим словом, короче, не без помощи некой черной магии. У Хадамовича, и вправду, без всякого риска спокойно могла «заговорить совесть»; куда сложней обстояло дело с Калишеком. Этот жил здесь с целой оравой домочадцев, с братьями, сестрами, со свояками и свояченицами, с детьми и внуками, работал на обувной фабрике, что когда-то была собственностью Штефана Хадамовича, жил среди людей, которые знали его с малолетства, и играл в молчанку (о переписке между Австралией и Горным Лесковцем он и впрямь понятия не имел) — этому-то, ясное дело, было что терять, и, естественно, он всполошился, когда пришло письмо от Хадамовича. Конечно, с юридической точки зрения это была сущая ерунда, ничего не стоящая бумажка, и захоти Калишек, он мог бы запросто все опровергнуть, разве не так? Несомненно так! Но Калишек, как ни странно, подтвердил Хадамовичевы слова, и никто не мог в толк взять, почему он это сделал.
Заговорила ли и в нем совесть? Или испугался? Чего? Кого? Отца и его мести?
Вовсе нет, мести Владо Славика Калишек не боялся. Он, что же, считал Владо трусом, не способным защитить собственную честь? Нет, нет, как раз наоборот, Владо Славик никогда не праздновал труса, всегда был честным и порядочным мужиком, и именно поэтому он, Юрай Калишек, не боялся его мести. До такого Владо никогда не унизился бы, ведь даже после его возвращения из тюрьмы он, Юрай Калишек, пришел сам, по доброй воле, чтоб объяснить неувязку, но Владо не захотел о том говорить.
Да, Владо всегда был мужик справедливый, но, не в обиду ему будет сказано, Юрай Калишек не может обойти одну частность — нет, вроде бы ничего особенного, но Владо всегда был малость чокнутый, это кто хошь подтвердит в деревне; даже самые закадычные друзья-приятели не до конца понимали его. Он всегда как-то отличался от остальных, не-е, вовсе не хочу сказать, что у него винтиков не хватало, что нет, то нет, но все ж таки он был какой-то чудной, никто никогда не мог отгадать, чего он выкинет, трудно было его понять, да, да, все это, конечно, прямо к делу не относится, мне ведь надо рассказать, что случилось в ту ночь, когда помер Мишо Гавулец, ладно, не буду больше отклоняться в сторону, но про это я должен был сказать, потому как оно связано и с тем, что тогда произошло.
Да, все так и было, как написал этот жлоб Хадамович, который, можно сказать, все и затеял, а нынче строит из себя праведника, ну что же, так оно и есть, это был всего лишь несчастный случай. Вот, значит, играли мы в карты, в марьяж, пели и выпивали. Все, ясное дело, были крепко под мухой, а тут вдруг Хадамович возьми да и начни подзуживать Владо и не отставал от него до тех пор, пока Владо не дал ему раза, а уж потом пошла катавасия, как оно всегда бывает, когда мужики в корчме подерутся. Оно обычно кончается само собой, и на другой день про это никто и не помнит, да вот тогда беда приключилась с Мишо Гавулецом. Ясное дело, и он был пьяный в дымину, и кто-то ему тоже здорово врезал, а тут вдруг он как кинется аккурат ко мне — тогда мы уже бились двое на двое, я с Хадамовичем супротив Владо и Мишо, все так, как этот жлоб написал из своей Австралии, ну, значит, этот Мишо летит на меня и вдруг — бах! — споткнулся и грохнулся лбом прямо об угол железной печи, да и протянул ноги. Вот и весь сказ.
Как так? А почему же они все свалили на Славика?
Ну как бы это объяснить? Я попервости об этом и думать не думал, а Хадамович давай меня стращать, тут уж и я напугался, да, струхнули мы, что нам все дело пришьют, мне и Хадамовичу, вот и столковались все свалить на Владо, думали, что он все равно из этого выкрутится, небось ведь был коммунистом и председателем ГНК, чего ему сделают, а мы национализированные, реакционные элементы, вроде бы как-то так говорил тогда этот жлоб Хадамович, нам, дескать, сам господь бог не поможет, а Владо — он из этого выкрутится, самое худшее — снимут его с должности; нет, разве мы когда думали, что он вдруг возьмет вину на себя: но ведь я вам уже говорил, что Владо был всегда малость чокнутый. И в тот момент, когда мы увидели, что Мишо Гавулец уже неживой, и тогда Владо был вроде как не в себе — сидел и пялился в пустоту, точно спал с открытыми глазами, сидел и ничего не замечал вокруг, вот, собственно, тогда-то нам и пришло в голову все спихнуть на него. Но знай я, как оно обернется, так ни за что бы не пошел на это, не хотел я упечь Владо в тюрьму, я только боялся, как бы меня самого туда не упрятали, потому что Хадамович уверял меня, что Гавулецову смерть нам пришьют, тем паче, что Мишо коммунист и партизан был, и, глядишь, только так и выкрутимся мы из этого дела, коли вместе держаться будем; и даже если поверят Владо, а не нам, все-таки свидетельствовать будем двое против одного, и в таком разе все равно суду придется это дело как-то по-тихому замять, но, опять же повторяю, знай я, как все обернется, я, Юрай Калишек, клянусь здоровьем детей и внуков, я сказал бы правду и начхал бы на этого жлоба Пишту Хадамовича, чтоб его кондрашка хватил там, где он есть сейчас.
Как так? Почему же он выкладывает правду только теперь, когда Хадамович написал, как было дело в действительности? Неужто и в нем заговорила совесть?
Да, это тоже, конечно, меня мучит совесть.
Как так? Разве он не боится? Не трусит именно сейчас, когда Славик вернулся из заключения?
Не-е, про это я уже говорил, Владо Славик не мстительный, этого я не боюсь, но я решил сказать, как было дело в действительности, потому что этот жлоб Хадамович пишет в своем письме, будто все это я выдумал, а не он, а ведь дело было вовсе не так, это просто грязная и гнусная брехня. А окромя того, тут еще одна закавыка — ее бы тоже надо как-то распутать.
Что же он имеет в виду?
Да вот, как я уж сказал, видите ли, старый Славик, да, он самый, отец Владо, Мартин Славик, столяр, бывший корчмарь и легионер,[31] так вот его надо бы как-то обротать, он сущий сатана, от него жди чего угодно.
Да полно, неужто он боится такого старого человека, какие у него на то причины?
Ну, чтобы причины, сказать трудно, вы можете меня даже на смех поднять, что верно, то верно, но я, ей-ей, боюсь его. Вся наша фамилия боится его, внучата и те меня стращают…
Уж не хочет ли он сказать, что Мартин Славик угрожает им?
Ну, это как посмотреть, этого сатану на кривой не объедешь, и в общем-то он не угрожает, только один такой знак делает…
Знак делает? Какой такой знак? Что за вздор?
Да, конечно, может, это и вздор, но мы боимся его, этого знака. А ведь как оно, стоит старому Славику, то бишь отцу Владо, так вот, говорю, стоит ему когда встретить кого из нашей фамилии, из нас, Калишеков, всякий раз он делает такой знак пальцем, вот этим пальцем, указательным, вот этак — под горлом чик-чик — будто нас режет…
Может, просто угрожает?
Ага, вроде угрожает… хотя в общем и не угрожает, просто осклабится, совсем даже по-приятельски, будто бы мы его лучшие друзья, я и вся моя фамилия, но при этом делает этот знак — чик-чик, под горлом, это хитрая шельма, я уж ему сказал, если не перестанет, подам в суд на него за угрозы, а он прикидывается, будто ни о чем и не ведает, просто, мол, поправлял ворот на рубахе, а ведь делает это, черт, постоянно, и на улице, и в корчме, и в лавке, и перед чужими людьми, и все думают, что он поправляет ворот на рубахе, так что теперь, когда Владо пришел из тюрьмы, а Хадамович письмо прислал, я и решил, что я, Юрай Калишек, скажу правду, чтоб облегчить свою совесть, а если признаете, что мне положено отсидеть за ложное свидетельство, так я и на это согласный, хотя все этот жлоб Хадамович подстроил, а теперь на меня хочет свалить…
Вот как было. И каждому сразу все стало ясно. И, как все верили, что отец действительно виновен, так затем (когда в Калишеке — спасибо деду, поправлявшему с дружеской улыбкой ворот рубахи, — проснулась совесть, и он подтвердил заявление Хадамовича) все стали божиться: мы-то никогда не верили, что Владо виноват, нам сразу было ясно, что эти два негодяя подставили его, но что нам было делать, когда Владо сам
