Впоследствии он признавался: «Мне кажется, что я открыл законы, которым подчиняются настоящие произведения искусства… В своих теориях зацепился кончиком за четвертое измерение… В статуе Толстого эти теории применялись бессознательно (интуитивно). Достоевского сделаю уже сознательно».
Словом, памятник еще до постановки стал явлением в русском искусстве. Не удивительно, что наш герой, узнав об этом, направился в меркуровскую мастерскую, где познакомился с пока что не законченным произведением.
Но Гиляровскому было достаточно увиденного. Он пишет заметку «Толстой из гранита»: «Бесформенная гранитная масса. Как из земли вырастает фигура с характерным контуром Толстого. К этой фигуре идут те простые линии, которые дает могучий гранит… Перед зрителем Л. Н. Толстой в его любимой позе: руки за поясом, слегка согнулся, глаза смотрят вниз. Сходство в лице, в позе, в каждом мускуле, в складках рубахи. Художнику удалось взять характерные линии, чему помог грубый материал: бронза, гипс, мрамор не были бы так характерны для этого гиганта — сына земли. Громадную работу заканчивает скульптор».
Прочитав эту заметку, Сергей Дмитриевич посетил Столешники и после слов благодарности вдруг заявил:
— А знаете, Владимир Алексеевич, когда вы умрете, я сделаю вам памятник из совсем необычного материала, из метеорита! Да, да, не смейтесь, откопаю где-нибудь в земле и сделаю.
Гиляровский зашелся от хохота. Предложение тридцатилетнего ваятеля, которому все старше сорока пяти казались стариками, не могло не позабавить нашего героя. Он еле выговорил, давясь от смеха:
— Отблагодарил, вот это называется отблагодарил. А не рано ли ты думаешь о памятнике для дяди Гиляя! Во-первых, я далеко не Толстой, а во-вторых, я еще поживу, ой-ой, как поживу!
Памятник же так и не был установлен на Миусах — в то время там намеревались возвести храм Александра Невского, и «Союз русского народа» заявил, что если рядом появится памятник отлученному от церкви Льву Толстому, он сразу же будет взорван. Угроза подействовала.
Статую открыли только в 1928 году, в сквере на Девичьем поле, откуда впоследствии перенесли на Пречистенку, во двор музея Толстого.
В 1912 году в Первопрестольной состоялась выставка «Ослиный хвост». О ней много писали, много говорили, а впоследствии образовалось целое течение художников-авангардистов — «Ослиный хвост». В общем, выставка стала сенсацией.
Но Владимир Алексеевич отнесся к этому ажиотажу, мягко говоря, скептически. Более того, поставил своего рода эксперимент. Дождался, пока в зале никого не будет, подошел к одной из вывешенных там работ — нечто зеленое, не пойми что — и быстро перевесил ее вверх тормашками.
Второй раз он явился в день закрытия. Как и предполагалось, никто ничего не заметил. Зеленый шедевр висел так, как повесил его Гиляровский.
Все новаторские поиски художников вызывали у него лишь ироническое неприятие. В. Лобанов писал: «Молодежь знала темпераментность хозяина Столешников, не умевшего и не желавшего лукавить. Она внимательно выслушивала одобрения и похвалу Гиляровского или резкий разнос за отход от правды жизни, за искажение действительности, за неискренность, холодную выдумку. Тем, кто оправдывал погрешности и объяснял их своим особым „видением“, Гиляровский убежденно говорил:
— Мало ли что тебе причудится в потемках! Мало ли что ты сможешь увидать в постоянно запертой на замок, темной, заваленной хламом и старьем комнате, где давно уже никто не живет.
Ты художник! Живи в шумном потоке текущей жизни, в говорливой, кипящей энергией толпе деятельных, творящих людей. Без устали броди и жадно наблюдай, вдыхай в себя радости и очарования жизни, просторы полей, величавые гулы лесов, безбрежную синеву неба и темень грозовых облаков, зеленую мураву весны и пушистые серебристые зимние дали с колеями вечно зовущих вперед дорог.
Справедливое негодование и возмущение Гиляровского вызывали некоторые опыты и дерзания молодежи, сбиваемой с толку умозрительными увлечениями зарубежных «новаторов», выдумывавших «новые пути» в искусстве, не имевших никакой связи с жизнью.
— Ты действительно видишь человека с тремя головами? — возмущенно спрашивал Гиляровский художника, показавшего ему этюд, написанный так, как он увидал на репродукции только что полученного заграничного художественного журнала.
— Почему у тебя человек похож на скрипку? — спрашивал он другого, ощупывая мускулатуру его рук, а иногда похлопывая его по спине или шее.
— Отчего у тебя вместо Василия Блаженного и обычных московских домов какие-то разноцветные кубики и конусы? — говорил Гиляровский художнику, показавшему этюд Красной площади. — Иногда ты можешь на улице увидать слона, особенно, если идешь ночью с пирушки, а конусы вместо домов, даже в сильном подпитии, вряд ли на московских улицах увидать можно.
— Зачем писать бумажные цветы, когда можно поставить перед собой букет крымских роз или степные цветы? Никакая цветная бумага и рукомесло самых опытных мастеров не смогут заменить краски природы, — убежденно утверждал неистовый жизнелюбец из Столешников.
— Колористические сочетания! — иронически повторял он слова автора, принесшего на суд свой натюрморт из искусственных цветов. — Разве можно сравнивать цветовую гармонию живых цветов с бумажными? Невозможно! И не надо! — горячо утверждал Гиляровский».
Автор этих строк, конечно, очень сильно передергивал мысль о бессмысленности поиска новых художнических направлений. Но позиция «дяди Гиляя» передана бесподобно.
В своей преданности делу Гиляровский иногда, что называется, перебирал. «Цель оправдывает средства» — это про него. Разумеется, Владимир Алексеевич по трупам к цели не шел и вообще был человеком мирным, добродушным. Но иногда откалывал коленца.
Как-то раз он ехал в Москву с дачи. На станции Быково на платформе не было ни души. Наш герой насторожился — в это время ожидался поезд, и таких, как Гиляровский, дачников бывало больше чем достаточно.
— Скоро ли будет поезд? — спросил Владимир Алексеевич у станционного работника.
— Через двадцать минут, — сказал тот. — Но этот поезд в Быкове не останавливается.
Смириться с такой ситуацией? Нет, это было не по нраву нашему герою. Он нюхнул табачку и придумал, что делать. Соскочил с платформы и пошел пешком по шпалам в сторону Москвы.
Минут через двадцать — действительно поезд. Владимир Алексеевич, вместо того чтобы сойти с пути, снял шляпу, принялся ею размахивать и кричать:
— Стой! Остановись!
Машинист, естественно, остановился, думая, что этот человек предупреждает об опасности. Тогда Гиляровский сказал:
— На пути все благополучно, трогай!
И вскочил в вагон.
Разумеется, никто не пострадал, поезд нагнал упущенное и прибыл в Москву по расписанию. Но можно представить, что было бы, если бы каждый дачник таким образом останавливал поезда.
Конечно, для таких «изобретателей» существовал закон, который строгим образом карал за выходки. Но закона наш герой — с его-то связями — не боялся. Пользовался, так сказать, положением.
Кстати, Владимир Алексеевич частенько сетовал на то, что заурядный дачник, не обладающий ни славой, ни редакционным документом, ни особенной физподготовкой, испытывает трудности в поездках железнодорожным транспортом. Он даже написал на эту тему довольно симпатичный фельетон: «Вы подумайте, огромные вагоны с двумя выходами на концах. Надо пройти весь коридор, застрять на узкой площадке, спускаться с ловкостью акробата вниз на три ступеньки, держась непременно обеими руками за ручки вагона, как по пожарной лестнице.
И в довершение всего, если на полустанке вагон не дошел до платформы, повиснуть надо над откосом полотна, иногда покрытым острым щебнем, иногда полуаршинной глубины грязью. Повиснуть над бездной, имея багаж, сложенный на площадке вагона в ожидании носильщика или доброго человека из пассажиров, который передаст вам багаж, когда вы очутитесь на земле.
