теперь с печатью, ты и представить не можешь! На лбу роковые слова: „Продается оптом и в розницу, на время, на ночь кому угодно!“ Да взгляни в любые объявления в лучших газетах — это ведь разврат, растление общества, содействие всякому мошенничеству и насаждение разврата… В редакции я не бываю ни в одной, а пишу и посылаю. Пишу, как думаю, и потому имею право печататься везде. „Пиши правду, как думаешь“ — вот мой завет был, есть и будет».
Не последнюю роль здесь, разумеется, сыграло усиление цензуры, связанное с Первой мировой войной. Писать «как думаешь» было нельзя и по этой причине.
Владимир Алексеевич не отослал это письмо — оно осталось в его бумагах. Видимо, не хотел, чтобы о нем подумали: распустил нюни.
Однако, ясно, что Владимир Алексеевич переживал кризис. Как, впрочем, и страна. До взятия Зимнего дворца оставалось всего-навсего два года.
В 1916 году кружок «Среда» отпраздновал свое тридцатилетие. Владимир Алексеевич, естественно, выступил со стихотворением:
Что поделать — старость подступала не к одному Гиляровскому, а к его сверстникам, его компании, его среде. И наш герой к этому относился философски.
В 1917 году Владимир Алексеевич впал в эйфорию, присущую тогда русской интеллигенции более- менее либеральных взглядов. Ходил по городу в кожаной куртке, украшенной солдатским Георгиевским крестом. Посещал митинги. Мелькал в студенческих аудиториях. По возможности бывал на заседании тайных кружков.
И это несмотря на возраст — нашему герою было 62 года.
Революцию Владимир Гиляровский принял с радостью. Не удивительно, ведь тип брутального рубахи- парня сделался очень популярным. А послужной список Гиляровского был подходящий — он в основном писал о простонародье. Естественно, что вспомнилась история с сожжением сборника его очерков под названием «Трущобные люди». Как уже говорилось, книга была отпечатана и только после этого запрещена цензурой. Весь тираж был сожжен на костре во дворе Сущевской полицейской части. После этого книг не сжигали, и Владимир Алексеевич вошел в историю как автор последней книги, подвергнутой подобной процедуре. Конечно, это было символично и почетно.
К тому же низкое социальное происхождение, создававшее определенные неудобства при царской власти, превратилось в величайшее достоинство. Гиляровский начал играть роль чуть ли не бывшего люмпена: «Новых долгов у меня нет, а за старые, с ростовщиками, за меня революция рассчиталась, спасибо ей!»
Доходило до того, что наш герой открыто сожалел о том, что в молодости не вступил на Волге в некую бандитскую «станицу» — неожиданно арестовали вожака. И хвастался, что регулярно платил деньги на организацию его побега.
Ну и конечно, Гиляровский безо всякого стеснения расхваливал так называемую социалистическую реконструкцию Москвы. То, чему противились искусствоведы и ревнители российской старины, он самозабвенно воспевал: «Там, где недавно, еще на моей памяти были болота, теперь — асфальтированные улицы, прямые и широкие. Исчезают нестройные ряды устарелых домишек, на их месте растут новые, огромные дворцы. Один за другим поднимаются первоклассные заводы. Недавно гиблые окраины уже слились с центром и не уступают ему по благоустройству, а недавние деревни становятся участками столицы. В них входят стадионы — эти московские колизеи, где десятки и сотни тысяч здоровой молодежи развивают свои силы, подготовляют себя к геройским подвигам… Ближние деревни становятся участками столицы».
В своей лести Гиляровский удержи не знает. Пишет: «Москва — уже на пути к тому, чтобы сделаться первым городом мира. Это стало возможным только в стране, где Советская власть».
И, похоже, он сам в это верит.
Глава 9
Ветеран российской журналистики
Вскоре после революции Владимир Алексеевич задумал написать главную книгу своей жизни. Свой замысел он изложил секретарю Морозову. У них состоялся такой диалог:
— Рвусь работать, всяких тем в голове крутится пропасть, больше всего занимает книга о Москве и ее людях, книга сложная, а с чего ее начать, в какой последовательности продолжать — не знаю. Намечаешь то один материал, то другой, но все не удовлетворяет. Наконец, не ясно: какое содержание в целом должно в нее войти?
— Вопрос серьезный, Владимир Алексеевич, потому что задача у вас сложная.
— Наш переулок — центр Москвы. У меня вот какая блеснула мысль. Сначала приступить к описанию правой стороны центра, описывать все подряд, начиная от Петровки до Арбата и дальше, а потом описывать левую, начиная от Неглинки и уходя вглубь. В следующую очередь пойдут Замоскворечье и окраины. Мне кажется, теперь у меня работа пойдет спорее.
— И я так думаю. Вы разбиваете Москву на квадраты, на какие-то точки и будете мысленным хожалым по Москве, будете запечатлевать самое яркое, примечательное из того, что сохранилось в вашей памяти, в записях, материалах. Думается, трудно придумать какую-нибудь другую систему на замену этой. По точкам работать куда легче, в этих условиях ничто не ускользнет из вашего поля зрения.
— Так я и сам думал. Ты сразу понял мой план.
— Постиг, Владимир Алексеевич, великие умы сходятся.
— Думаю начать писать об Английском клубе. У меня скопилось много материала, захватывающий материал…
— Тема интересная. На Тверской, по правую руку от центра, Английский клуб — высшая знать, верхи отечества тех времен, а по левую — мрачно выглянет в книге Хитровка, низы, дно отечества. Москва ярко засверкает в своих разительных противоречиях, убийственных, я бы сказал, преступных контрастах.
— Что говорить… Трудно тогда жилось народу… А там Цветной бульвар… Шиповская крепость… Интересная может получиться книга о Москве!
— Не сомневаюсь, книга будет призовая.
— Начали с Тверской, с Английского клуба. Теперь треба подумать, о чем писать дальше.