отрегулированным механизмом. Но на самом деле этого не случилось.
Мысли потоком захлестнули мое сознание: может, так проявляется действие какого-то неизвестного вируса, который неминуемо грозит мне параличом, а может, и того хуже — меня сейчас хватит удар. Моей первой реакцией было желание закричать во весь голос, но, как, и положено здравомыслящему человеку, я подавила инстинкт, чтобы попытаться снова.
Нога отказывалась мне повиноваться.
Меня прошиб ледяной пот, лицо и шея покрылись металлической испариной, а под грудью немедленно проявились два внушительных полумесяца. Теперь я довершила свое сходство с русалкой — взмокшая дама в «русалочьей одежде». Краешком глаза я бросила взгляд на свою подругу Кейси, которая посещала занятия вместе со мной: ее руки грациозно склонились к ногам. Глаза ее были закрыты, чтобы ничто не мешало сосредоточиться, но она вдруг распахнула их, как со щелчком иногда раскрываются старые жалюзи на окнах. Она открыла глаза так резко, как будто действительно услышала мой крик. Кейси вопросительно посмотрела в мою сторону, изогнув удивленно бровь. Я растянула губы в улыбке, и она ответила мне тем же.
Я попыталась сконцентрироваться, и моя нога немного вытянулась, медленно и коряво. Я чувствовала, что так управляют механической конечностью. Я ощутила себя неумелым новичком. Внешняя сторона бедра болезненно отозвалась на мои усилия: ногу начало немилосердно колоть, что напомнило мне тот единственный случай, когда я проходила курс лечения акупунктуры. Еле-еле мне удалось завершить упражнение на растяжку так, чтобы никто не заметил ничего странного.
Я послала Кейси воздушный поцелуй, решила не оставаться на кофе и направилась прямиком домой.
Мой муж Лео лежал на полу: его спина была закована в специальное приспособление по вправлению позвоночных дисков, а на животе, немного округлом, так как Лео заметно набрал лишнего веса, возвышался ноутбук. В такие моменты Лео не скрывал, что мое появление не вызывало у него энтузиазма. Я возвращалась с тренировок раскрасневшаяся и посвежевшая и, должно быть, служила ему немым упреком.
— Ли, — обратилась я к нему. — Я не ощущаю своей ноги. Она меня здорово подвела сегодня во время занятий.
Он посмотрел на меня поверх своих круглых, как у Джона Леннона, очков.
— Подвела?
— Я не могу точно объяснить, как это произошло, но именно так.
— Ты слишком стара для этого, Джули. Для всех этих занятий и тренировок. Зачем ты насилуешь себя — ума не приложу. Что ты пытаешься себе доказать?.. Я уже говорил тебе миллион раз…
— Ты ничего не понимаешь! — горячо возразила я. — Магот Фонтейн профессионально танцевала даже после того, как ей исполнилось пятьдесят. Лесли Карон…
— Но ты не Магот Фонтейн, — ответил Лео. — И ты далеко не Лесли Карон.
Я уже собиралась взорваться и послать его к черту, как он, не переводя духа закончил в ставшей уже привычной за последние двадцать лет манере:
— Я всегда ассоциировал тебя, скорее, с Сид Чариз. И ножки, и отношение к танцу… Такая себе интересная штучка с интригующим прошлым, да?
— Заткнись, — бросила я ему, заметно подобрев от его очаровательного сравнения.
Я посмотрела поверх его головы, оглядывая наш аккуратный дворик в деревенском стиле, усыпанный галькой. Я искала взглядом своего сына Гейба, которому в ту пору было… тринадцать? Это не столь важно, так как в любом случае он был слишком взрослый для занятия, за которым я его застала. Он свисал с ветки, раскачиваясь на ней, а на лице его блуждала мечтательная улыбка. На Гейбе были брюки за тридцать долларов, которые я купила для особых случаев. В таких брюках мальчик его возраста мог бы отправиться в церковь, если бы в нашей семье было принято регулярно посещать храм. Никакого «особого случая», как подсказывала мне память, сегодня не было, но он был именно в этих брюках… поздней весной. Должно быть, он схватил первую попавшую под руку пару. Он уничтожал их прямо на моих глазах, раскачиваясь вот так, взад-вперед, гибкий, как лемур. Гейб производил странное впечатление. Он был один, но его мир не давал ему ощущать себя одиноким. Глядя на него, я почувствовала, сколь драгоценно и хрупко мое счастье.
— Лео, — почти хныкающим голосом обратилась я к мужу, ощутив невыразимую грусть. — Лео, если я достану арнику, ты поможешь мне втереть ее? Я не дотянусь сама, а у меня болит нога. Ну, не то чтобы болит, но…
Он просто ответил мне «нет». Так и сказал:
— Нет, Джулиана. Продолжай в том же духе. Притворяйся, что тебе двадцать, только помни: это закончится тем, что ты получишь растяжение мышц. Разотри себе ногу сама, а я занят.
— Лео! — воскликнула я. — Мне нужна твоя помощь.
— Джули, — мягко проговорил мой чудный муженек, — тебе нужна помощь, чтобы восстановиться скорее изнутри, чем снаружи. Люди не видят дальше собственного носа, честное слово. Я думаю об этом каждый раз, когда наталкиваюсь на одну из этих, — указал он на дисплей, — жалоб на то, как профессор ущипнул за зад какую-нибудь студентку-выпускницу.
— Мы сейчас говорим о моем заде, Лео! О моей сердечно-сосудистой системе и ее здоровом функционировании. О способах избавления от стресса. Какого черта ты взъелся? Как мои тренировки могут тебе мешать?! Смею тебя заверить, что для меня балет и бег — очень недорогие методы психотерапии. — Помолчав, я добавила: — С каких это пор ты думаешь, что внешность не имеет значения? Если бы ты любил меня, то отнес бы в спальню на руках!
— Если бы я отнес тебя в спальню на руках, тебе пришлось бы срочно вызывать костоправа, — ответил он мне, поправив очки.
Позже я осознала, что в этот день получила два предупреждения. Они были такими четкими и ясными, словно невидимая рука преподнесла мне их на блюдечке с золотой каемочкой (здесь, конечно, может возникнуть вопрос: что еще должно было случиться, чтобы я ощутила перемену? Может, на меня должен был рухнуть дом?). Что-то усыпило мою нервную систему, что-то не позволило мне увидеть несостоятельность нашего брака. Я пропустила мимо ушей оба предупреждения.
Поскольку я любовно отношусь к родному языку, то могла бы дальше написать в стиле Натаниэля Хоуторна: «Дорогой читатель, у нас есть возможность беспрепятственно проникнуть сквозь пелену молчания, которой окутал себя добрый и праведный господин Штейнер, чтобы понять, что же настолько поглотило его внимание и сумело отвлечь от роптаний супруги…» Думаю, что вы поняли основное направление мысли: мы могли бы увидеть, действительно ли Лео был занят чтением жалоб на сексуальные домогательства или «со скрытой и всепоглощающей страстью» обращался к «близкому человеку». Близкий человек, родственная душа. Я бы выразилась яснее.
На ум мне приходит только одно слово — «потаскушка», по сравнению с которой Хестер Принн выглядела бы монашкой.
Возможно, в этот самый момент добрый и праведный господин Штейнер старательно выводил: «Джулия только что явилась. Она, наконец, сильно потянула ногу на своих занятиях балетом. Мне жаль, что лимит моего сочувствия исчерпан, но тратить 75 долларов на тренировки?» Ответ ему придет лишь спустя несколько минут (потому что прямое электронное общение в то время не было распространено). Письмо для Лео могло бы начинаться примерно так: «О Лео, неужели она не знает, что эти деньги могли бы пойти на благое дело по спасению жизней? Разве она не знает, что дети в Родезии умирают?» (Эта «близкая душа», конечно и понятия не имела, что Родезия больше не именуется Родезией, а все потому, что «близкая душа» отличается непомерной тупостью. О уважаемый суд, прошу не принимать во внимание мое последнее утверждение, так как, во-первых, я слишком забегаю вперед, а во-вторых, не проявляю доброты. Она вовсе не так уж глупа. Ведь хватило ума у нее на то, чтобы… в общем, читайте инструкцию пользователя.)
Но кто мог бы сказать, чем занят Лео?
Возможно, он действительно читал жалобы на сексуальные домогательства.
Так или иначе, но он вел себя странно. Он не относился к тому мелочному типу домашних тиранов, которые не приходят на помощь страдающей жене. Оглядываясь теперь в прошлое, я понимаю, что отношение Лео к моей проблеме в тот день было подобно тому, что произошло накануне в балетном классе.
