Спокойной ночи.
Оставшись одна, она уткнулась лицом в ладони и крепко зажмурилась, сдерживая жгучие слезы лишь усилием воли. Как она могла вести себя таким образом? Она ведь не любила этого человека. Он был высокомерным, властным. Его самоуверенность выглядела чудовищной. А тут еще и она упала прямо ему в руки как перезрелый персик.
Элизабет громко застонала. Ну уж нет, она не собирается поддаваться трюкам, которые еще может выкинуть Филипп де Сернэ. Ей придется покидать Францию одной. Она возьмет такси до аэропорта и улетит назад в Англию.
Когда несколько минут спустя в комнате появилась Джулия, у нее оказалось заплаканным лицо, но она выглядела более умиротворенной, чем когда-либо после смерти Патрика.
— Ваш разговор прошел хорошо? — ласково спросила Элизабет, прекратив распаковывать чемоданы в огромной спальне и выйдя в гостиную, где Джулия сидела поджав ноги в одном из больших кресел, расставленных по всей комнате.
— Ах, Бетти… — Джулия медленно покачала головой. — Что перенесла эта бедная женщина! И теперь она полна раскаяния. Она чувствует себя ответственной за несчастье, хотя и не знает всех подробностей происшедшего с Патриком.
— Поэтому ты собираешься остаться здесь, пока не родится ребенок, — заключила Элизабет.
— Не знаю… Она хочет, чтобы я осталась. — Джулия поднялась с легкостью, которую только позволяла ее отяжелевшая фигура, и приблизилась к Элизабет. — Ты не стала бы возражать против этого? Я думаю, что таким же было бы и желание Патрика.
— Джулия… — Элизабет взяла ее руки в свои и посмотрела с заботой и вниманием в милое лицо, которое так хорошо знала. — Это твоя жизнь, твой ребенок, ты должна делать то, что считаешь наилучшим. Не стоит беспокоиться обо мне или ком-нибудь еще; важно только то, что ты сама чувствуешь.
— Я хочу остаться, — сказала Джулия тихо. — Ты согласна?
— Ну конечно, дурочка! — Элизабет крепко прижала ее к себе. — Сообщи мне, когда будешь рожать.
— Конечно, можешь в этом не сомневаться!
— А в ближайшие дни ты должна серьезно подумать о том, будешь ли сохранять за собой квартиру в Англии или нет. Ты не можешь оставлять это на самотек.
— Ты останешься здесь еще на несколько дней? — быстро спросила Джулия. — Как договаривались. Мать Патрика хочет, чтобы ты знала: ей ужасно неприятно, что Филипп так бесцеремонно увел тебя.
— Он считал важным, чтобы вы двое узнали друг друга поближе, — ответила Элизабет и сразу же подумала сердито: зачем она это сказала? Получалось, что она защищает его, хотя трудно найти на свете другого человека, который мог сам позаботиться о себе лучше, чем Филипп де Сернэ.
— Спасибо за то, что ты все понимаешь, Бетти. Не знаю, что бы я без тебя делала в последние несколько недель. — От избытка чувств глаза Джулии затуманились слезами. — Ты была мне такой поддержкой!
— А для чего еще существуют старшие сестры? — Элизабет постаралась, чтобы ее голос прозвучал весело и непринужденно.
Так или иначе, но этот вечер оказался слишком переполнен эмоциями, и все, в чем нуждалась теперь Джулия, были еда и сон.
Младшая сестра отправилась принимать ванну, и Элизабет осталась одна в комнате. За всю свою жизнь она не чувствовала себя до такой степени измотанной душевно, поэтому заставила себя не думать больше о Джоне и вернулась в спальню разбирать чемоданы. Когда все вещи были разложены и развешаны, ее сестра вышла из роскошной ванной комнаты, а хорошенькая горничная появилась с таким количеством еды, которого хватило бы для небольшой армии.
В эту ночь Элизабет лежала без сна, несмотря на сильную, до боли в костях, усталость. Вновь и вновь она мысленно повторяла сцену, разыгравшуюся между нею и Филиппом. Это было нелепо. Абсолютно нелепо.
Когда стрелки часов уже показывали два часа ночи, она тихо выбралась из постели и, удостоверившись, что Джулия крепко спит, побрела на маленький балкон, находившийся за высоким, остекленным до самого пола окном гостиной. Ночной воздух обдал прохладой ее разгоряченное лицо, и она с благодарностью вдыхала его целительные ароматы. Наконец, свернувшись клубочком на подушках одного из плетеных кресел, она позволила ночной тишине совладать с терзавшими ее чувствами…
— Элизабет. — Мягкий женский голос, прозвучавший рядом, вывел ее из глубокого сна, и когда она с удивлением открыла глаза, то увидела перед собой озабоченное лицо Луизы де Сернэ. — Вы нездоровы?
— Я… — Она беспомощно оглянулась вокруг, с трудом ориентируясь в окружающей обстановке. — Я не могла заснуть, вышла на балкон посидеть немного и вот — задремала.
Утреннее солнце высветило тонкие морщинки, разбегавшиеся лучиками от глаз и рта пожилой женщины. Симпатичное лицо, подумала Элизабет. Необычайно привлекательное, естественное, радушное…
— Извините. — Элизабет попыталась сесть прямо, морщась от боли в затекших членах.
— Что вы, это мне нужно извиняться, — быстро проговорила мать Филиппа, садясь к ней лицом на одно из кресел. — Обычно завтраки приносит горничная, но сегодня я хотела сделать это сама. Меня встревожило, что ваша кровать пуста, а затем я увидела, что ветер из открытого окна колышет шторы.
Несколько минут они продолжали разговаривать, и, пока длилась беседа, странное чувство овладевало Элизабет. Она ощущала такую симпатию к Луизе де Сернэ, которую еще сутки назад не допускала даже в мыслях.
Она не хотела сближаться с этой семьей и поддаваться обаянию матери Филиппа или его самого. Она предпочитала остаться сама по себе — одинокой и недоступной. За последние три года Элизабет научилась не поддаваться таким чувствам, как сердечность и сентиментальность, используя уверенность в себе словно непроницаемую броню от внешней агрессии. Но эти люди находили слабые места в ее обороне.
Было что-то очень располагающее в этой пожилой женщине, становилось понятным, почему Филипп так защищал и оправдывал ее.
— Давайте пойдем и посмотрим, проснулась ли Джулия.
В конце концов все три женщины позавтракали вместе на балконе, который уже заливали теплые солнечные лучи, и, хотя ощущалась некоторая неловкость, трапеза прошла хорошо. Они как раз заканчивали пить кофе, когда послышался стук в наружную дверь.
— Это, должно быть, горничная пришла, чтобы забрать посуду, — предположила Луиза.
Однако это была не горничная, а Филипп, совершенно неотразимый в черных джинсах и серой шелковой рубашке, которая приоткрывала его широкую грудь.
— Доброе утро, сударыни. — Карие глаза насмешливо оглядели порозовевшее лицо Элизабет.
Он обронил непринужденно, обращаясь к матери:
— Сообщаю вам, что ваше присутствие требуется на кухне для составления меню.
— Да, да. — Поднявшись, Луиза коснулась лица сына легким жестом ласки и одобрения. — Ты хорошо спал? — спросила она заботливо.
Филипп кивнул и затем бросил взгляд на стол с остатками завтрака.
— Остался еще кофе?
— Нет. — Элизабет ответила на пустяковый вопрос слишком торопливо, но мысль о том, что ей придется сидеть перед его алчущим взором не причесаной, в тонкой ночной рубашке и наброшенном поверх нее пеньюаре, была для нее чересчур болезненной. Он же, напротив, казался невозмутимым, стоя перед ней с влажными после утреннего душа, гладко зачесанными назад волосами, чисто выбритый и выглядевший совсем как… как… Ее мысли запутались и оборвались. Что он, в конце концов, тут делает? — спрашивала она себя беспомощно. У него же собственный дом. Он сам так сказал!
— Нет проблем. — Его ухмылка говорила ей, что он точно знает, о чем она думает, и желание ударить, пнуть его, сделать что угодно, лишь бы нарушить его высокомерное спокойствие, было таким сильным, что она физически ощущала это.
— Думаю, что тебе нужно дать Джулии и Элизабет возможность переодеться. — Элизабет
