месте. За такое знаешь, что будет и тебе, и мне, а главное — Василию Павловичу? Уразумел? То-то же!» Нет, ни черта Виктор не уразумел! Он как надулся после того, так и продолжал дуться. Греб молча, неровными сердитыми рывками, так что на середине озера Валентин, отстранив его, сел за весла сам…
Поклажа у него была нетяжела — спальный мешок, кое-какие личные вещички, молоток, компас да наган. Поэтому вверх по ущелью Кичер-Маскита он двигался с быстротой и легкостью сохатого. Вполне возможно, что он установил некий личный рекорд, пройдя за один день весь Кичер-Маскит от самого устья до вот этого безымянного озера в его верховьях. И если оно было так, то рекорд получался с горьким привкусом — Валентина безостановочно гнала вперед острейшая досада, пожалуй, даже злость на Романа.
Вот так было дело…
«Да пропади он пропадом, этот Роман! — внезапно ожесточился он. — Субботин давеча правильно сказал: с глаз долой — из сердца вон. Жили без Романа, будем и дальше жить без него!»
Остаток зари угас окончательно. Небо сделалось черным, глубоким, шрапнельно пробитым яркими и неяркими точками звезд. Взгляд сам отыскал Большую и Малую Медведицу, характерное «дубль-ве» Кассиопеи, чуть помешкав — Лебедя, и на этом астрономические познания Валентина оказались, увы, исчерпанными. Мысль, почему-то никогда до этого не возникавшая, внезапно уязвляюще полыхнула в мозгу: «Как же так?! Древние кочевники лучше ориентировались в созвездиях, чем я, инженер-геолог, человек уже начавшейся космической эры. Собственно, почему нам в университете не давали более или менее приличных основ астрономии? Учили рентгено-структурному анализу, спектральному анализу, а кому из нас они пригодились? Уверен, никому! А вот практическая астрономия…»
— Эй, Данилыч! — внезапно раздался сверху, как глас божий, зычный бас Субботина. — Ты где? С горя утопился, что ли?
— Здесь я, — помедлив, неохотно отозвался Валентин. — Отдохнуть человеку не дадут…
— Да ты уж не того ли… не спятил ли, а? Нашел место для отдыха! — скрипело начальство. — Иди, я твой спальный мешок расстелил. Ася тебе матрас надула. Во как ухаживаем за тобой. Цени, старший геолог!..
2
Припекать начало еще с утра, а к двум часам дня жара набрала полную силу.
Пробираясь сквозь душные заросли, где неподвижный воздух был обращен в жаркий, густой, отдающий горечью настой из десятков трав, кустарников, деревьев, Ася с тоской поглядывала на маячившие сквозь редкие прогалы лысые вершины водоразделов. Конечно, там тоже вовсю жарит солнце, но зато веет свежий ветерок, а если его вдруг и нет — все равно воздух чист и прохладен по причине одной лишь высоты и простора. Однако нет худа без добра: Ася вспомнила, как страдала от жажды во время предыдущих маршрутов по сухим каменистым склонам и водоразделам, а здесь, внизу, вода на каждом шагу. Можно попить ополоснуть лицо…
Валентин не сразу обратил внимание на то, сколь часто она, улегшись в удобном месте, припадает губами к ручью или пьет из сложенных ковшичком ладоней, а потом, явно блаженствуя, умывается грациозными кошачьими движениями. Заметив эти ее водные процедуры, он неодобрительно качнул головой, но промолчал.
Сегодня был их шестой совместный маршрут, и он, в отличие от предыдущих, пролегал понизу — вдоль залесенных подножий отрогов, где в устьях и по берегам ручьев, речек обнажались нижние горизонты одной весьма древней метаморфизованной толщи. За два минувших сезона полевых работ вроде бы удалось расшифровать ее довольно-таки заковыристую структуру, но нынче на Субботина накатило вдруг сомнение. А тут еще «фальшивомонетчик» Зайцев со своим поддельным трилобитом, и в результате начальник взъярился окончательно. В глубине души Валентин подозревал, что Василий Павлович дал себе клятву или лечь костьми, или раскрутить до конца проклятую метаморфику. Сам же он, Валентин, считал проблему сугубо второстепенной: ладно, допустим, удалось расчленить толщу на серии, выделить какие-то там свиты, подсвиты [55] — ну и что из того? «К тем рудам, на которые мы сейчас нацелены, все это не имеет никакого отношения, — накануне говорил он Субботину. — То есть не влияет ни на образование наших рудных тел, ни на пространственное их размещение». Василий Павлович взорвался, как вулкан Кракатау. В сердцах обозвал конъюнктурщиком и карьеристом, чем немало насмешил Валентина. «Нацелены, нацелены! Далось вам это ракетно-космическое сырье! — рычал он, рассерженно пошевеливая своими цыганскими бровями. — Я открою вам новость: кроме космоса существует еще земля-матушка!.. Что, к примеру, обычное железо стало вдруг ненужным? Слишком заурядное сырье? Заурядное — оно потому и заурядное, что без него и дня не проживешь!.. Тоже мне, космонавты доморощенные!» Как ни крути, но тут начальник был прав. Помимо же прочего, уж коль на то пошло, Василий Павлович достаточно терпимо относился к не столь уж невинным фантазиям и выходкам Валентина, так что, внезапно обретя собственную неординарную идею, он имел полное моральное право рассчитывать на понимание со стороны своего старшего геолога. И тот, естественно, не оказался свиньей: Валентин почти торжественно обещал ему помочь «раздраконить» хитрую метаморфическую толщу…
Валентин, как всегда, шел размашисто и, на взгляд стороннего человека, с беспечной легкостью. Но беспечности не было, а вот легкость была — как следствие высокого профессионализма и твердой уверенности в себе. Прожекторно цепкий взгляд его непрерывно и подробно фиксировал ближние обнажения, скалистые борта долин, оценивал характер растительности, ощупывал детали рельефа, устремлялся внезапно вдаль, а через миг нацеливался на возникший под ногами одинокий валун. Меж тем в голове нескончаемо высвечивались и гасли вопросы, предположения, сомнения, выводы, отрицания и снова, снова вопросы.
Работая с компасом, маршрутным топопланшетом, геологическим молотком, он действовал с четкостью автоматического устройства. Хлесткие экономные удары в точно выбранном месте обнажения, взгляд на свежий скол, если надо — через лупу. Далее — компас: градусы падений и простираний обнаруженных геологических образований. Остро отточенный карандаш — точка на карте, условные знаки, цифры, краткая, но предельно информативная запись в полевом дневнике. И — опять вперед.
«Резкий поворот речного русла — о чем это говорит? Тектоника? Однако породы в бортах не нарушены. Унаследованность от древней речной сети? Посмотрим, посмотрим… А вот это уже явный разрыв. Сброс? Сдвиг?.. Ага, следы скольжения! Тогда уже проще… Отметить в карте… Кварцевая жила. Пустая, как бубен. Естественно — кварц-то молочный. Однако в таких вот жилах попадаются занорыши [56] с отменными кристаллами горного хрусталя… именуемые «хрустальными погребами»… хорошее название… А что там вверху на склоне? Постой, неужели несогласное залегание? Вот это был бы подарок для Василий Палыча!.. Эх, бинокль бы! Впрочем, все равно надо взбираться. Превышение метров триста… Отметить в планшете. Но сначала компас — азимут… угол по вертикали… Ясно. А по карте… так, вот наша горизонталь… вот горизонталь обнажения… Разница… да, триста двадцать метров… Теперь — вверх! Вперед и выше!..»
Под настроение Валентин бывал не прочь отпустить что-нибудь саркастическое по поводу «рутины площадного исхаживания». Иногда, чтоб пуще шокировать коллег, мог выдать такое: «Представьте, клоп ползет по телу человека — может он постичь его облик, форму, внутреннее строение? Вот так и мы со своим методом маршрутного исхаживания планеты Земля».
Но в действительности-то он любил маршруты. Любые. Изнурительные двухсоттысячного масштаба, прозванные «лошадиными», потому что они зачастую требовали пятнадцати и больше часов беспрерывного хода; маршрутчики, уйдя рано утром, возвращались в полночь, а то и позже. Пятидесятитысячные — не столь протяженные, но сил отнимающие ничуть не меньше. И даже поисковые десятитысячные, совсем, казалось бы, короткие (каких-то там пять километров от силы), однако скрупулезностью, чрезвычайной детальностью своей державшие в постоянном напряжении и оттого выматывающие до крайности. Но кто сказал, что уставать — это плохо? Честная трудовая усталость для здорового человека — одно из необходимых условий нормального существования.
Если бы у Валентина спросили, не надоедает ли ему большую часть года проводить в своего рода
