отощавшего волка капитан Ганскау; а третье — собственной персоной пожаловал сам Франц Давидович Ризер, хозяин Оронских приисков, что в Дальней тайге,— миллионов у него, пожалуй, побольше, чем у Жухлицкого. Посему заботы о драге пришлось на время оставить.
Франц Давидович приехал не один — человек двадцать казаков и приказчиков сопровождали его. И все — при оружии, чисто абреки времен Ермолова. Жухлицкому такая их воинственность показалась чрезмерной даже для нынешнего лихого времени. Но куда больше поразился хозяин Чирокана, когда разглядел среди ватаги вооруженных молодцов дородную бабу, ловко восседавшую в седле. От удивления он даже сунулся головой вперед, чуть не вынеся лбом оконную раму, и тут узнал в грудастой амазонке Дарью Перфильевну Мухловникову, женщину отчаянную, красивую, хозяйку нескольких приисков.
«Однако,— подумал Аркадий Борисович,— однако…» Поразиться, и в самом деле, было чему — день выдался на удивление: с утра капитан, а теперь — эти.
Ризера никак нельзя было назвать частым гостем Жухлицкого, на памяти Аркадия Борисовича он заглядывал на Чирокан, не соврать бы, всего–то дважды — один раз еще при покойном Борис Борисовиче, а во второй — вскоре после его смерти, проездом из Баргузина.
Что же до Дарьи Перфильевны, то она при старшем Жухлицком прикатывала на Чирокан едва ли не каждый день. Поговаривали, что Мухловничиха крутит шашни с Борис Борисовичем и первый собственный прииск получила от него в подарок. Язык, конечно, без костей, но откуда бы и в самом–то деле ей, молодой вдове убитого по пьяному делу золотнишника, обзавестись приисками? Промысловые дела Мухловничиха вела умело и удачливо. Управляющими на прииски сажала тертых мужиков, холостых и в годах, каждому из них давала понять, что не прочь когда–нибудь выйти замуж, если попадется человек непьющий и умеющий блюсти свой и ее интерес. Наведываясь на прииски, она в меру дарила их лаской и расположением, отчего те стерегли ее добро пуще цепных псов. Баба была себе на уме, ни на чьих приисках управляющие не лютовали так, как на ее.
Однажды, лет десять назад, Мухловничиха совершала очередной объезд личных владений. С молодых лет ей довелось вдоволь хлебнуть нужды, поэтому, дорвавшись до богатства, она сделалась сущей тигрицей — верила только себе, да и то, наверное, не всяк день — и за скопившимся на приисках золотом предпочитала ездить сама.
С Иоанно–Дамаскинского прииска она выехала после обеда. Ее сопровождали трое охранных казаков. Хоть в кожаных седельных сумах Дарья Перфильевна везла фунтов двадцать золота, она не опасалась: от прииска до перевала Медвежий Нос тридцать пять верст, тропа, езженная не раз, перевал невысок, стоит его перевалить — и сразу же другой прииск, Гавриило–Архангельский.
День был жаркий. Пауты допекали лошадей, поэтому они без всякого понукания шли ходкой рысью. Горечь разогретой смолы мешалась с крепкой банной прелью таежного гнилья. Казаки в холщовых рубахах и в суконных шароварах клевали носами. Да и сама Дарья Перфильевна покачивалась в седле, расслабленно улыбаясь чему–то сокровенному, бабьему.
Лес кончился. Впереди встала низкая серая гряда Медвежьего Носа. Наверно, когда–то, во времена незапамятные, перевал этот был высок, неприступен, но со временем одряхлел, обвалился, усыпав подступы к себе застывшим морем звонких обломков, сизых от лишайника.
Кони осторожно ступили на еле заметную тропу, ведущую через россыпь. И вот тут раз за разом сзади сухо треснули два выстрела. Низко над головой шмелями пропели пули и ушли в сторону перевала. Сонная одурь разом слетела с казаков. Миг спустя двое из них, бросив хозяйку и коней, пешком, прыгая по глыбам, как зайцы, удирали назад, под прикрытие леса. У третьего же конь, засадив ногу меж камней, рухнул вместе с седоком, визжал душераздирающе и молотил воздух тремя копытами. Нападающие рассчитали все верно: через россыпь верхом не уйдешь, а дорогу назад они отрезали. Дарья Перфильевна долго не раздумывала — добрый конь под ней взвился на дыбы, развернулся на задних ногах и рванул обратно в лес. Дико заорал угодивший под копыта казак, но встречь летящий воздух смял и отбросил назад, к черту, его крик. Возник было впереди всадник — оскаленная конская морда, а над ней оскаленный же человечий рот и выпученные глаза, и тотчас — удар, визг и запоздалый выстрел в угон. Дарья Перфильевна, лежа на гриве, уносилась по свободной уже тропе. За ней гнались. Двадцать фунтов золота и баба, первая на всю тайгу красавица,— еще бы не гнаться! Частили сзади копыта, ножом полосовал тайгу разбойный свист. Мухловничиха глянула одним глазом через плечо: саженях в двадцати, тесно сбившись в кучу, ее настигали четыре варнака. Одного из них она узнала: Митька Баргузин. С полгода назад он впервые появился в этих местах и — хватило же наглости! — пришел наниматься к ней в управляющие. На рожу смазливую понадеялся, что ли, да на бесстыжие глаза? «Иди сначала сопли выбей»,— сказала ему тогда Дарья Перфильевна и больше не стала разговаривать. «Не хошь — как хоть, ходи яловой»,— усмехнулся Баргузин, поиграл рысьими зенками и вышел, осторожно притворив за собой дверь. Но, выходит, помнил он ее, ждал своего часа и — дождался, подсвинок. Они не стреляли, знали, что не уйти ей. Поняла это и Дарья Перфильевна. Взяв поводья в зубы, она торопливо разгребла необъятные юбки, извлекла два пистолета и, откидываясь всем телом назад, остановила бешеный бег коня, развернула его и с обеих рук принялась смолить по налетающим лошадям, по потным, багровым от азарта варначим харям. Варнаки смешались, закричали, оторопело забухали наугад, навскидку, кто–то из них полетел на землю вместе с конем. Пальба поднялась великая, к тому же лесное эхо умножало ее стократно, разнося шум и гам этой баталии черт знает куда. Немного времени спустя Дарья Перфильевна в полный галоп летела обратно к Медвежьему Носу, а на поляне лежали два трупа да бились, издыхая, три коня.
Митька после того случая исчез куда–то — говорили, подался обратно на Бодайбо,— а через полтора года Мухловничихе стало известно, что он объявился снова и, похоже, ходит в доверенных у молодого Жухлицкого (Борис Борисович к тому времени уже помер). «Вот ты и попался!» — сказала себе Дарья Перфильевна и покатила в Чирокан — требовать, чтобы Митьку передали в руки горного исправника. Аркадий Борисович в ответ только усмехнулся и развел руками: «Полноте, Дарья Перфильевна, времени–то уж сколько прошло… Да и точно ли он тогда был? В горячке–то, может, и обознались…» Мухловничиха, баба гордая и властная, даже задохнулась от такой откровенной наглости его. «Воров берешь под защиту? Знать, заодно ты с ними!» — хлопнула дверью и — пулей вон. «Куда же вы, Дарья Перфильевна? — кричал вслед Жухлицкнй, по пояс высовываясь из окна.— Оставайтесь, чайку бы попили, наливочки!» — «Я с тобой, варначий кум, на одной десятине нужду справлять не стану!» Дарья Перфильевна в сердцах никак не могла попасть ногой в стремя, наконец уселась, ожгла коня плеткой и бешено рванула вдоль улицы, давя кур и поросят. Чуть замешкавшиеся охранные казаки один за другим нырнули в густую пыль, поднятую их разгневанной хозяйкой, и сгинули с глаз — только лихое их гиканье слышалось еще некоторое время, но пропало потом и оно. Глядя им вслед, Аркадий Борисович хохотал до колик.
Дарья Перфильевна с той поры десятой дорогой объезжала Чирокан, а ее люди вовсю хищничали на застолбленных Жухлицким площадях. Аркадий Борисович в долгу не оставался. В народе говорили, что не в Митьке тут дело, а в том, что Аркадий Борисович после смерти отца очень ловко оттягал у Мухловничихи богатый прииск Полуночно–Спорный, подаренный ей когда–то старшим Жухлицким. Дело, конечно, темное, простому человеку недоступное…
Аркадий Борисович, увидев под окнами Мухловничиху, не поверил сначала своим глазам. Однако верь не верь, а встречать гостей надо. Жухлицкий поспешил во двор, где уже начиналась суета. Двое дюжих казаков снимали с коня тучного Франца Давидовича. Старик, держа над головой лакированную китайскую трость и словно собираясь отходить ею казаков, кричал что–то веселое, охал и дрыгал толстыми ногами, обутыми в мягкие сапоги. Дарья Перфильевна все еще сидела в седле, готовая, казалось, в любой миг хлестнуть коня и ускакать. Увидев сбегающего с крыльца Жухлицкого, она резко выпрямилась, и неприязненная улыбка обозначилась на ее лице.
– Франц Давидович, дорогой…— уже издалека закричал было Аркадий Борисович, простирая руки, но Ризер тут же перебил его.
– Даму, даму встреть сначала! — рявкнул старик, тыча тростью в сторону Мухловничихи, глянул куда–то мимо Аркадия Борисовича, и лицо его умильно расплылось.— Сашенька, ты ли это? Чудо, чудо как стала хороша!..
– Виноват!— Жухлицкий круто развернулся и поспешил к Мухловничихе.— Дарья Перфильевна, здравствуйте, голубушка! Не ждал, не ждал…
– Вижу, рад,— насмешливо проговорила она, подавая руку.— Редко что–то видимся, а ведь в соседях живем…
