Подходя к крыльцу, Аркадий Борисович увидел в глубине двора под навесом костлявую грязно–серую лошадь — видно, на ней–то и приехал гость, и приехал, по всему, издалека.
Наверху Жухлицкого встретил багровый щекастый казак.
– Где он? — на ходу спросил Жухлицкий.
– В гостиной, Аркадь Брисч, ждут вас.
– Проси сюда,— распорядился он, открывая свой кабинет.
Усевшись за стол лицом к двери, Жухлицкий вынул из заднего кармана пистолет и переложил в боковой.
Наступила недолгая тишина, затем хлопнула где–то дверь. Приближаясь, забухали сапоги, и вперемежку с ними — отрывистый сухой топот. Перед дверью шаги замешкались, потом дверь приоткрылась, и в кабинет с почтительной робостью заглянул давешний казак.
– Аркадь Брисч, к вам.
– Проси.
И тотчас, оттерев казака плечом, в кабинет шагнул приезжий — худой, высокий, заросший многодневной щетиной. Из–под насупленных бровей по–волчьи горят глаза, сухо и пронзительно.
– Аркадий Борисович Жухлицкий? — сипло осведомился он.
Аркадий Борисович, едва поклонившись, выпрямился во весь свой рост, продолжая правую руку держать в кармане.
Незнакомец скользнул по нему взглядом и чуть заметно усмехнулся.
– Что ж, недоверчивость ваша мне понятна. Пусть тогда говорят документы.
Он поднес к горлу руку, одним рывком оторвал ворот нижней рубахи, покопался пальцами в грязной засаленной материи и вытянул белый лоскут.
– Прошу! — гость заученно–четко выкинул вперед руку и прищелкнул каблуками.— Это поклон от весьма небезызвестного вам лица.
Аркадий Борисович, помедлив, принял послание, торопливо пробежал его глазами. Это было коротенькое письмо, написанное несмываемой тушью на куске тончайшего китайского шелка и адресованное ряду известных сибирских промышленников, в том числе и ему, Аркадию Борисовичу Жухлицкому. «Предъявителю сего… наше полное доверие… Правительство автономной Сибири… Да пребудет с нами бог. Низко кланяюсь… Ваш покорный слуга Никита Ожогин». И в конце оттиск: кораблик под тугими парусами, морские дивы с бабьими грудями, поверх всего — лента с латинским изречением,— личная печатка Никиты Тимофеевича Ожогина, а для того, кто понимает,— не одного только Ожогина, но и ряда крупнейших сибирских и заграничных банков. Что и говорить, солидная рекомендация. Аркадий Борисович с интересом взглянул на приезжего. Тот снова щелкнул каблуками.
– Капитан Ганскау, Николай Николаевич, уполномоченный Временного правительства автономной Сибири.
– Прошу садиться,— Аркадий Борисович выждал, пока сядет гость, потом и сам опустился в кресло.
– Черт возьми! — капитан расслабленно поерзал, устраиваясь поудобнее, окинул взглядом стены.— Наслаждение, нега — вот так очутиться в европейски обставленной комнате после бесконечного скитания по таежным хлябям.— Он зябко передернул плечами и пробормотал:— Аз–зиатчина, дичь! Брр…
– Солидарен и вполне вам сочувствую, Николай Николаевич,— Аркадий Борисович придал своему бархатистому голосу глубочайшую проникновенность.— Из каких мест быть изволите?
– Ленские золотые прииски… Бодайбо…— отрывисто буркнул Ганскау и содрогнулся.— Сам не верю, что живым добрался!.. Но боже, боже, как вы устроены! — Он снова огляделся.— Впрочем, при ваших деньгах…
– Слухи о моих достатках сильно преувеличены,— сухо сказал Аркадий Борисович.— Война основательно разорила нас, а пуще того — эти государственные перевороты…
– Понимаю,— капитан устало прикрыл глаза.— Положение дел в стране вам известно?
Жухлицкий пожал плечами.
– Кое–что… ведь сейчас все так быстро меняется.
– Да…— Гость помолчал, словно задремывая, потом приоткрыл один глаз.— Россия вообще — это, разумеется, одно, но вот что касается Сибири…
В кабинет заглянула Пафнутьевна, кланяясь, нараспев спросила:
– Батюшка Аркадий Борисыч, чаю не прикажешь ли?
– Что, чаю? Прикажу, прикажу!.. Премного виноват, Николай Николаевич, совсем забыл, ведь гостю с дороги…
Ганскау с заметным усилием поднял веки, улыбнулся устало.
– Что вы, что вы… А креслице у вас предательское: весьма предрасполагает ко сну…
Снова вошла хлопотунья Пафнутьевна, за ней сопящим медведем ввалился краснорожий казак с подносом. Стряпуха проворно расставила тарелки с солеными грибами, копченой рыбой, оленьими языками, холодным мясом, засахаренной брусничкой и горячими отбивными, истекающими жиром.
При виде всей этой благодати капитан даже застонал, судорожно дернув кадыком.
– Кушайте, родимые, кушайте,— пропела Пафнутьевна, кланяясь мягко, бескостно, словно большая тряпичная кукла.— Может, чего еще прикажешь, батюшка?
– Хватит, хватит. Чаю потом еще принесешь. Да вели затопить баню — гостю с дороги помыться надо.
Пафнутьевна вышла. Аркадий Борисович достал из шкафа пузатую черную бутылку.
– Бог мой! — встрепенулся Ганскау.— Не верю, не верю своим глазам: ямайский ром!
– Из старых запасов,— скромно пояснил Аркадий Борисович, разливая крепкий напиток, благоухающий сказочными ароматами вест–индских островов.— Нарочно держал для таких вот случаев… Итак, со счастливым вас прибытием!
– Сердечно благодарен, Аркадий Борисович!
Капитан, затрепетав ноздрями, шумно втянул ромовый дух, пригубил и почмокал оценивающе.
– Амброзия! — сказал он с чувством и единым глотком осушил остальное.
– Да вы кушайте, кушайте,— заботливо говорил Аркадий Борисович.— Грибочков не угодно ли? Язычки оленьи отменные, рекомендую. Тоже и горяченького…
– Благодарю, благодарю,— пробормотал капитан, со сдержанной жадностью набрасываясь на еду.— Вы не поверите, сколь тяжел был мой путь. Не к столу будь сказано, едва не падалью питался.
Аркадий Борисович сочувственно кивал.
– Да, тайга враждебна цивилизованному человеку. Только дитя природы туземец способен здесь просуществовать. В былые времена среди старателей, говорят, дело доходило до людоедства.
– Хм–м, а я, знаете ли, готов их понять! — с армейской прямотой заявил капитан.— Возможно, человечинка не хуже тех мышей, коих я ел в эти дни.
С этими словами он отправил в рот изрядный кусок отбивной и хищно заработал челюстями. Аркадия Борисовича слегка помутило. Он кашлянул, отложил в сторону вилку и хлебнул рому.
– Мы говорили о положении дел в стране,— напомнил он.
– Да,— капитан вытер рот грязной ладонью и, спохватившись, поискал глазами салфетку, нервно скомкал ее, зажал в кулаке.
– Вот вам правда во всей ее неприглядной наготе,— тут лицо капитана исказилось судорожно и жутковато, но он тотчас справился с собой и продолжал: — В России доныне торжествуют Советы, управляемые большевиками, как вы знаете. Искореняются последние остатки порядка и законности. Упразднены земства и городские думы. Да что там говорить: Сибирскую областную думу разогнали в январе сего года! Страна висит над бездной. Если чернь возьмет верх — это будет несчастье, какого мы не знали со времен Батыя. Любые попытки здравомыслящих граждан воспрепятствовать наступлению кровавого хаоса подавляются жесточайше. В Иркутске свирепствует—надеюсь, последние дни! — так называемый ревтрибунал во главе с неким Постышевым. В Омске до недавнего времени те же расправы вершил какой–то Звездов.
Мало того: нынешней весной появилась Всесибирская чека, которая, скажу вам, почище чем опричнина. Малюта Скуратов ребенок рядом с Посталовским, главарем этой самой Чека.
