на приисках чего только не рассказывали досужие языки: что под домом хозяина Чирокана сплошь идут железные подвалы, где в цепях с давних пор сидят старинные золотознатцы из беглых — от них–то, мол, и вызнает Жухлицкий о золотых местах; что и пытают в тех подвалах и мучают, а пол и стены в них кругом в крови; что во дворе у хозяина где ни копнешь, там и мертвец, а то и два. В рассказах этих кое–что было правдой. Скажем, подвал был; туда сажали проворовавшихся старателей, дабы передать их потом в руки исправника. Баргузинский горный исправник вполне одобрял подобные меры,— золотое дело, оно такое, что к нему льнет немало разного темного люда, не держать его в божьем страхе, он тебе враз брюхо распорет и кишки на кулак намотает — народ отчаянный; а коль скоро из тайги до закона не враз докричишься, приходится порой хозяину вершить дела своим судом. А вот что до покойников, то в тайге народу бесследно пропадало немало, это верно, посему божиться, будто Жухлицкие ни одной души не загубили, исправник бы не стал, но одно он знал твердо: где–где, а уж во дворе–то их наверняка не закапывали. После февральского переворота, когда вместо прежнего исправника в тайге появился комиссар горной милиции, Аркадий Борисович лихие свои замашки на время оставил: не мешало присмотреться, понять, как и чем дышит новая власть. Новая власть дышала по–старому. Мужики на приисках невесело шутили: «Те же штаны, только перелицованные…» Под названием Совета съезда золотопромышленников прежние хозяева вершили прежние дела в тайге. Комиссар милиции Кудрин оказался своим человеком. И все бы хорошо, но случился переворот в октябре. Начались смутные времена. Совет съезда расползся, как тараканья стая на рассвете. Кудрин хоть и остался послушен промышленникам, но и Таежного Совета побаивался тоже. Такие дела. Аркадий Борисович поостерегся бы сейчас запирать кого–то в подвал, но таинственно пропавшее золото заставляло идти на риск, это первое; а другое — один из троих, посаженных в подвал, был убийца десяти человек на Полуночно–Спорном прииске и еще одного — на пути из Золотой тайги.
Пленников привезли около полуночи, втолкнули в подвал, брякнули засовами и ушли. Прошла ночь. Прошел и следующий день. О пленниках словно бы забыли.
Дандей сидел в отдельной клетушке: одна стена из дикого камня (за ней была печь, чтобы посаженные не перемерзли зимой), вторая — бревенчатая, глухая, в третьей — крошечное окно, забранное решеткой из санных подрезов, а в четвертой — дверь. На полу солома, какое–то тряпье. Холод стоял могильный — чувствовалась близость вечной мерзлоты. Привыкший к ночевкам в снегу, Дандей ночь провел сносно, но днем начал одолевать голод, а пуще того — жажда. Он несколько раз принимался стучать, кричать, но никто не отзывался. Лишь за стеной временами глухо завывал Чихамо да слышался вдали собачий лай. Наступила вторая ночь.
А наверху у себя метался Аркадий Борисович. Мысль о неведомо куда ускользнувших пудах золота приводила в ярость, но головы он не терял, чувствовал, что дело тут далеко не простое: Чихамо — мошенник из мошенников!— бежит с приисков и вместо золота несет в котомке свинец! Ей–ей, кому рассказать — на смех подымут. Кто, как и когда смог надуть самого Чихамо, хитрость которого превосходила всякое вероятие? А может, Чихамо с присущим ему коварством подстроил все это? Может, золото лежит, припрятанное, вблизи места, где захватили Чихамо? А может, его уносят но тайным тропам сообщники Чихамо, тогда как сам он, выгадывая время, разыгрывает сумасшедшего? Аркадий Борисович не знал, что и думать, и потому решил не спешить.
Лишь к обеду второго дня он вместе с Рабанжи спустился в подвал. За ними казак нес котелок с мясом и бульоном и чайник горячего чаю. Рабанжи, шедший впереди, забренчал ключами, отворил дверь. Из полумрака пахнуло холодом и смрадом. Из дальнего угла доносилось монотонное бормотанье, что–то шуршало. Казак поставил на пол котелок и чайник, засветил фонарь. Когда огонек разгорелся, Жухлицкий разглядел Чихамо: он сидел на корточках, беспрерывно раскачиваясь взад и вперед и издавая невнятное мычанье, глаза у него были закрыты. Второй узник лежал, зарывшись в тряпье и солому, в самом углу, куда едва доставал тусклый свет фонаря.
Казак подошел к Чихамо и тронул за плечо. Чихамо, словно и не заметив этого, продолжал раскачиваться. Казак выругался и, схватив его под мышки, рывком поставил на ноги. Тут только Чихамо пришел в себя. Вздрагивая, уставился на огонек и вдруг захихикал.
– Хоросо–о…— прошептал он.— Огонь делай тепло…
Медленно двинулся вперед, не сводя безумных глаз с фонаря в руке Рабанжи. Он подошел почти вплотную и, вытянув шею с обвисшими продольными складками, весь погрузился в созерцание огня. Аркадий Борисович глядел на него и не узнавал: за какие–то два дня Чихамо постарел самым жутким образом. Теперь это был дряхлый, выживший из ума старик, стоящий на краю могилы. «Нет, не притворяется,— подумал Жухлицкий.— Он наверняка безумен».
Рабанжи вопросительно взглянул на Жухлицкого и, не найдя на его лице указаний, как поступать дальше, заколебался, но все же угрюмо просипел:
– Где твое золото?
– Моя золото…— тоскливо прошептал Чихамо, все так же глядя на пламя.— Моя золото… унес Ян Тули. Приходил ночью… совсем–совсем мертвый… Ян Тули умер там, около речка, потом ходи за нами…— Его лицо на миг исказилось.— Ян Тули сейчас был тут… испугался огонь и уходи. Когда нет огонь, снова приходи… о–о–о…
Вдруг, заставив всех вздрогнуть, из угла метнулся пронзительный крик:
– Послушай моя, хозяин, моя послушай! — Второй китаец подбежал к Жухлицкому и упал на колени.— Наша брал золото, наша прятал золото!..
Жухлицкий встрепенулся, мигом навострил уши. Китаец взмахивал руками, ударял себя пальцами в грудь, извлекая какой–то костяной звук. Лицо его мучительно сжималось и разжималось, реденькие брови странно ездили по лбу, словно кожа в этом месте отставала от черепа. Изломанные тени метались по темным сырым стенам.
Выходило следующее. Их собралось тринадцать человек, артель. Они не один год работали вместе. Сначала каждый прятал свое золото в одному ему известном месте. Потом Чихамо убедил их, что, если каждый сам по себе, никому домой не вернуться,— много бывало случаев, когда одиноких золотонош грабили и убивали на таежных тропах. Надо, говорил Чихамо, идти вместе, а в случае нападения — отбиваться. Он обещал достать оружие. А чтобы никто не ушел один, нужно, говорил он, все золото хранить в одном месте, которое будут знать двое–трое наиболее достойных и честных. Были выбраны он, Ян Тули и Чихамо… Ночью перед побегом Чихамо убил остальных, чтобы они не пустились в погоню и чтобы никогда в будущем не опасаться их мести. Забрав около полуночи из тайника золото, они в условленном месте встретились с проводником и, не мешкая, отправились в дорогу… Проводника Чихамо, видимо, предполагал потом убить и забрать оленей, чтобы обеспечить себя мясом на дальнейшую дорогу… Как вместо золота в мешочках оказался свинец, он не знает… Нет, за всю дорогу они ни разу не проверяли содержимое кожаных мешочков: может, мешала мысль о десяти убитых соотечественниках, может, из–за спешки… потом случай с Ян Тули… Хоть они об этом не говорили, но чувствовали: ни у кого пока нет охоты смотреть на золото… Сколько было золота? Пуда два с половиной, а может, больше,— они его не взвешивали… Нет, проводник ни разу ни о чем не спрашивал, даже не упоминал о золоте, хотя знал, что заплатить ему должны золотом…
– Ну и дела,— выслушав, проворчал Жухлицкий. Он чувствовал, что все рассказанное — правда; что никакого дознания с пыткой голодом теперь не получится: перед ним были двое — один безумный, а второй на грани того; что проводник, скорее всего, ничего не знает. Но почти три пуда золота, три пуда!.. Жухлицкий замер, закрыв глаза и стиснув зубы. Притихшая на время бессильная ярость снова поднималась в нем. В это время сзади послышались торопливые шаги.
– Аркадий Борисыч,— позвали вполголоса.— Там какой–то человек приехал. Нездешний… Вас спрашивает.
Жухлицкий еще раз окинул взглядом подвал и торопливо вышел, решив до приезда комиссара милиции Кудрина ничего не предпринимать.
– Да накормите их,— бросил он, уже взбегая по скрипучим осклизлым ступенькам.
Выйдя на воздух, он невольно остановился, глубоко вздохнул и, прищурясь, посмотрел на солнце. День выдался хороший — в меру облачный, в меру ясный, теплый и чуть ветреный. Но мысли Аркадия Борисовича были сейчас далеки от всего этого. Сначала он подумал, не связан ли приезд неизвестного человека с пропавшим золотом. Но вряд ли — дело слишком запутанное и темное, чтобы разрешиться так легко. Впрочем, посмотрим, посмотрим…
