обществе и любовью коренного населения, после спасения от казни пятерых туарегов распространявшего о ней легенды.
Время было сумбурное, власть французской администрации в Тунизии держалась на волоске, что значительно облегчало задачу Марии Александровны как можно быстрее натурализовать ее воспитанников, вывозимых на яхте “Николь” из Марселя, выправить им документы: кому – французского протектората Тунизии, а кому – и самой метрополии. Мария Александровна не жалела средств на взятки и подношения, так что дела ее в этом важнейшем направлении продвигались весьма успешно. Она понимала, как рискованно держать в Джебель-Кебире слишком много людей, и уже в начале осени отправила первую партию своих подопечных в Габон. Почему в Габон? Тому были весьма веские причины: француз-ский губернатор Габона еще летом 1940 года одним из первых присягнул на верность генералу де Голлю и порвал с петеновской администрацией, в Габоне жил и работал Альберт Швейцер, из Габона открывался выход в океан… Да, кроме хорошо знакомого Марии Александровне губернатора, когда-то дружившего с генералом Шарлем и не раз приезжавшего к ним в Тунизию, в Габоне жил пусть и мельком, но все-таки знакомый ей Альберт Швейцер – врач, музыкант, философ, во всех трех ипостасях человек с мировым именем, чья деятельность была очень близка Марии Александровне не только по букве его философских трудов, но и по самому будничному существу. Об этом, собственно, она и написала Швейцеру в первом сопроводительном письме:
“Мне очень понятна Ваша мысль о том, что “этика – это безграничная ответственность по отношению ко всему, что живет”, а также – “этика начинается там, где кончаются разговоры”. Как бывшим военнопленным** Вам и Вашей жене Елене Бреслау не нужно многого объяснять, хотя Вы и представить себе не можете, в каких чудовищных условиях содержались и как тяжко работали русские военнопленные на шахтах и рудниках родных Вам Вогезских гор.
* Арабское название стран, находящихся к западу от Египта: Ливия, Тунис, Алжир, Марокко.
** Речь идет о первой мировой войне.
Я хочу, чтобы все мои посланцы, кроме проводников-туарегов, разумеется, были переправлены за океан и получили образование в университетах Америки и Канады – они к этому готовы”. Мария Александровна не писала доктору Швейцеру, что все расходы по содержанию будущих студентов она берет на себя, – она всегда делала подобные дела молча и без лишних слов. Еще в 1928 году, в Париже, на первом русском балу она дала себе слово, что не будет принадлежать ни к каким партиям, объединениям, обществам… Слово свое она держала твердо всю жизнь, и это помогло ей избежать многих благоглупостей, обид, предательств, всегда сопутствующих групповому энтузиазму, в случае победы этих самых энтузиастов, как правило, заканчивающемуся банальным казнокрадством и унылым стяжательством. Кстати сказать, Альберт Швейцер вел в жизни ту же самую линию.
Он давно уже был человеком мира. Так что, когда в 1939 году Геббельс прислал ему почтительное приглашение в Третий Рейх и подписался: “С германским приветом!”, Швейцер ему ответил: “С центральноафриканским приветом!”. Слова словами, а между тем шла война, провозглашенное Швейцером “всемирное Братство Боли” множилось день ото дня, и каждую минуту где-то гибли солдаты и мирные граждане.
Старый людоед из джунглей как-то сказал Швейцеру: “Какие вы жестокие белые люди – вы даже не съедаете погибших врагов. Вы убиваете просто так, только для того, чтобы убивать”.
XXXV
Шел нескончаемый дождь, и дул пронзительный ветер с моря, но это за черными, глянцевито взблескивающими окнами, а внутри виллы была благодать. Мария и гостившая у нее Уля тем ненастным осенним вечером сидели у жарко горящего, облицованного африканским малахитом камина и с наслаждением вдыхали тонкий аромат пылающих фруктовых веток. Фунтик горделиво лежал между их креслами на красноватом гранитном полу с отсветами пламени.
Мария устало говорила о том, что пора бы проведать Николь и Клодин в Марселе, а там и проехать в Париж – узнать о судьбе Антуана, о котором до сих пор ни слуху ни духу: где он, что с ним?! Сердце подсказывает, что жив и здоров, но сведений никаких… и от этого иногда тоска смертная. Спасибо есть форт Джебель-Кебир, есть живое дело – скорее выучить “наших мальчишек” и заниматься обустройством их жизни. У всех очень разный уровень подготовки, и поэтому пришлось разбить ребят на четыре группы, слава Богу, есть кому учить – преподавателей хватает по всем дисциплинам, все они еще из тех, кто приплыл когда-то в Бизерту из Севастополя… Как добралась наша первая партия до Габона? Скоро вернутся их проводники-туареги…
Уля рассказывала, как она лечит своих туарегов и их рабов иклонов; рассказывала, что купила в племя пять швейных машинок, груду мануфактуры, иголки-нитки, пуговицы, рюшечки, тесемочки и прочее в этом роде, научила нескольких женщин шить на машинке, и теперь, как она сказала: “Мои девочки самые модные во всей Сахаре”; как хочется ей ребеночка, но пока Бог не дает; как уважают в ее племени Марию, а заодно перепадает и ей, Уле.
– Болтушка ты у меня! – засмеялась на ее последнюю реплику Мария, – Тебя и саму есть за что уважать и любить, без моей фальшивой святости. Послушай, а как там наш Коля-туарег?
– Отлично. Разговаривает по-туарегски без акцента и у наших девочек нарасхват!
– Что без акцента – то понятно, он ведь из музыкантов, слух идеальный, такому выучить язык просто. А не взревнуют твои мужчины, не обидят его?
– Еще чего! По нашим законам любая незамужняя сама вольна выбирать себе ухажера насколько захочет, это только ее дело, а не мужское! – горячо сказала Уля, которой, видимо, нравились туарегские обычаи.
Коля-туарег был одним из двух молчунов, которых Мария привезла еще первым рейсом из Марселя, оказалось, что он почти что земляк Ульяны, родом из соседнего городка, и как только он проговорился об этом при знакомстве с Улей, когда та еще в апреле приезжала “посмотреть своих”, так она тут же пригласила его в гости и увезла с собой. С тех пор он не возвращался в Джебель-Кебир и не собирался возвращаться, – до того по сердцу пришлась ему вольная туарегская жизнь. В войну, до плена, Николай был стрелком-радистом на бомбардировщике дальнего действия, а перед войной он жил в Пскове, окончил там музыкальное училище по классу скрипки. Музыкальный слух у него был прекрасный, память блестящая, так что, побыв в немецком плену, он немного освоил немецкий, а попартизанив во французских маки – французский.
– Да, чуть не забыла. – Мария поднялась с кресла и молча пошла по лестнице на второй этаж, Фунтик тут же побежал следом. Вернулись они с продолговатым черным футляром из кожи. – Вот она, красавица! – Мария раскрыла перед Улей футляр, и отсветы пламени из камина заиграли на лакированной поверхности скрипки. – Передай ему от меня в подарок, пусть пустыня услышит что-нибудь из Чайковского!
– Вот это да! Ай да сестричка! – восхитилась Уля. – Ой, спасибо! Колька будет рад незнамо как! Пусть теперь все наши услышат! – Под “нашими” Ульяна подразумевала на сей раз туарегов, она давно и навечно сроднилась с ними.
– А немцы драпают, – садясь в кресло к камину, сказала Мария, – С востока их жмут англичане, с запада – американцы, да и “Сражающаяся Франция” де Голля набирает силу.
– Драпают, – согласилась Ульяна, – но здесь, в Тунизии, попробуют закрепиться. Роют землю от Хамамета и дальше вверх, к полуострову. Я слышала от моих туарегов, что немцы пригнали с собой из Ливии тысячи русских рабов для земляных и прочих работ…
– Вот это новость!
– Не новость. Русские давно у Роммеля. Люди нашего племени раньше не работали ни у итальянцев, ни у немцев, а сейчас я их послала.
– Молодец!
– Извини, что не посоветовалась, – смущенно сказала Ульяна.
