рощи. Переименовали с радостью, а вот насчёт берёзовых посадок никто палец о палец не ударил. Как было двести лет назад, так и сейчас. Во всей столице только в саду нашей усадьбы растут несколько берёз, а поселяне посадили, что под руку подвернулось. Зато его величеству открылась законная возможность пополнять вечно тощую королевскую казну — брать с каждого дома штраф за невыполнение указа. До чего же народ ленив! До глупости! Аж зло берет! Давно бы насадили берёз и жили припеваючи, как птицы! Но где там! Два века платят штрафы — и большие штрафы! — а лопатой копнуть — ни-ни!
— А может, это протест? — предположил Вася.
— Какой протест? Против хорошего не протестуют. Полезное же дело — лес сажать, украшать землю! Я вот посмотрю-посмотрю да возьмусь на своей усадьбе саженцы берёзовые выращивать и раздавать людям.
— Хорошая идея! — одобрила Люба.
— Зем, а у вас было имение? ;— переспросил Вася.
— Почему «было»? Оно есть! Именно туда мы и направляемся! Мы были одной из зажиточных семей Оскорбина. Я не знаю, что сделалось с нашим богатством. Может, разворовали, а может, Барбитур взял в свою казну как штраф за мамины фокусы. — И дед устремил сосредоточенный взгляд на городские башни, словно по ним мог определить судьбу своего состояния, потом вздохнул и, размягчённый воспоминаниями, продолжал: — С трёх до десяти лет мы с братом успели получить приличное образование, на это мама денег не жалела. У нас, помню, было пять учителей-мужчин, подчёркиваю — мужчин, которые были в десять раз дороже, чем учителя-женщины, потому что их приходилось выписывать из-за границы, так как свои учителя-мужчины у нам почему-то вывелись. Король и его советники где-то что-то прошляпили, упустили, и мужской пол начисто исчез из системы образования и воспитания, и это пагубно отразилось на подрастающем поколении. Держу пари, что, например, господин Сильвуплет воспитывался без мужского влияния! Наши учителя были очень учены и строги. Причём мамаша дала им право пороть нас берёзовыми розгами — вот на что сгодились наши берёзы! Смешно сказать, но розги эти должны были заготавливать мы сами! Представляете? — Земленыр грустно усмехнулся. — Пользовались ли они своим правом? Разумеется, и весьма охотно! Когда мы ленились, конечно. Это редко, но случалось. А вообще мы были послушны и прилежны, особенно брат! И если бы не мамины эксперименты с мазями, быть бы нам большими людьми! Я бы наверняка стал учителем! Чувствую в себе такую жилку! И порол бы я сейчас вашего брата! Думаете, я не бываю сердитым и злым? Бываю! Таким, что страсть! Но вы, надеюсь, по себе знаете вкус берёзовой каши, а? Тоже, небось, доставалось!
— Только не от учителей, а от пап и мам, — поспешно, со знанием дела, уточнил Вася. — И не розги, а ремень или вожжи! А то и уздечка с медными бляшками. — И при одном лишь упоминании этой уздечки у Васи зазудилось одно место, а Люба, вздохнув, перевела разговор на другое:
— Не исполнилась мечта Пи-эра — не прокатился он по улицам Оскорбина!
Все опустили глаза долу на печальное пепелище, и Вася сумрачно заметил:
— Неизвестно ещё, протопаем ли мы!
— Протопаем! — заверил дед. — Выше нос!
— Выше некуда, мы в небе! — ответил мальчик и спросил: — Зем, а почему ты не удивляешься, что я стрелял незаряженным пистолетом?
— Потому что я вообще ничему не удивляюсь! В отличие от своих соотечественников я верю в чудеса, люблю их и очень сожалею, что не могу творить их! Зато я сам чудо, не правда ли? — с гордостью заявил Земленыр.
— Конечно, Зем! — подхватила Люба. — Тебя хоть сейчас в музей чудес! — И вдруг спросила: — Зем, а учителем чего ты бы стал? Какого предмета!
— Всех!
— Ого!
— А что?
— Такого учебника даже нет.
— Я бы сам написал. И уж поверьте: вас бы за уши не оттянуть от него, потому что это был бы учебник-сказка! Не верите?
— Верим!
Тут потянул утренний ветерок, и воздухоплавателей стало сносить в сторону.
— Ой, нет-нет, мне это не нравится! Хочу на землю! — закапризничал дед. — Ду-ю-ду, выключи меня, пожалуйста, чтобы я опустился; теня тошнит от вашего плавания!
— Не могу, Зем! — ответила птичка. — Действие дыма не выключается, оно само постепенно рассосётся, и вы медленно спуститесь. Это недолго длится, вот-вот начнётся.
В самом деле, началось. Первым стал тяжелеть Земленыр, хоть он и последним одымился — его старое тело действительно, наверно, слабее других подверглось воздействию дыма. Он потянул вниз остальных. Ду-ю-ду коготками зацепилась за Васину рубашку и снизилась тоже. Они аккуратненько совершили мягкую посадку на животы в траву метрах в двадцати от кострища, к которому тотчас вернулись.
— К великому горю, Пи-эра больше нет, чтобы прокатить нас по небу! — опять вздохнула Люба, оглядывая золу.
— И верёвки нет, — заметил дед.
— Верёвочку можно сделать вот из чего! — Девочка вынула из корзины катушку ниток. — Свить в несколько раз — и удержит, мы дрыгаться не будем, — говорила она и между тем в корзину через край стала нагребать пепла и золы, помогая ногой, объяснив: — На память о Пи-эре!
Старик вдруг рассердился и выговорил, морщась от ревнивой досады:
— Ну что вы заладили «Пи-эр!» да «Пи-эр»?.. Конечно, это ужасно, что он погиб! Я знаю, как вы его любили, и я его любил не меньше! Но что поделаешь? Судьба отняла его у нас, но вы не остались одни, не осиротели! У вас остался я! А это не мало, заверяю вас! Так что не кисните и выше нос!.. Вы полетать хотите? Хорошо! Взлетайте, я вас покатаю, если вам это доставляет удовольствие! Мне все равно по земле топать!
— Ура-а! — воскликнули ребята, а Люба, почувствовавшая подавленное настроение Земленыра, добавила тихо, тронув его за плечо:
— Дедушка Зем, не думай, пожалуйста, что мы любим тебя меньше, чем Пи-эра! Но ведь он погиб, понимаешь? И потом, он не человек, понимаешь? А был с нами как человек и даже больше, понимаешь?
— Понимаю, девочка! Спасибо! — И старик пожал её руку на своём плече.
А Ду-ю-ду уже делала рейс за рейсом, нося в клювике пучочки заветной травы.
— Ду, покажи, где растёт твоя «невесомка», я нарву сразу целую охапку! — сказал Вася.
— Нет, ты напутаешь! Она растёт отдельными травинками и похожа на другие, но главное, её надо смачивать моей слюной!
— Тогда другое дело! — Мальчик раздул углей побольше, зачерпнул их кувшином, накидал туда сухой травы и сверху припорошил «невесомкой», а остальное спрятал в карман — на всякий случай, как истинный крестьянин. Потом они надышались и поднялись метров на пятнадцать. Вася держал в руках кувшин с травяным кляпом в горловине, Люба — катушку ниток. Привязав себе на шею конец нитки, она выпустила катушку. Земленыр поймал её, закрепил нитку петелькой, чтобы она не разматывалась, и Люба подняла катушку снова, сняла петлю, обмотнула нитку опять вокруг шеи и бросила катушку обратно. Так, подтягивая и бросая, они размотали весь юрок, и получилась восьмипрядная крепкая нить. Земленыр подхватил корзинку и двинулся, держа нить в зубах, Люба с Васей поплыли за ним. Хоть по высокой траве брести было затруднительно, старик, чтобы избежать лишних встреч, не стал выбираться на дорогу, которая виднелась неподалёку слева. Когда действие дыма ослабевало, Вася вынимал кляп из кувшина, выпуская наружу фиолетовый дым, и ребята подзаправлялись прямо в воздухе. Ду-ю-ду подольше хватало разовой заправки. Она то неподвижно сидела на Васином плече, то начинала неуверенно прогуливаться по его плечам, спине и ногам и походила на космонавта, который из орбитальной станции вышел в открытый космос для осмотра наружных приборов и проверки состояния обшивки. Как раз обшивка-то, красная рубаха, выглядела невзрачно — во многих местах прожжённая и обгоревшая при тушении Пи-эра, — словно корабль попал под метеоритный дождь или прошёл сквозь хвост кометы. Но птичка была спокойна и даже порой играла —
