— Очень мило! — сказала Шарапова.
Она повернулась к зеркалу, которое висело в углу над умывальником, достала расческу. Я остановилась за ее спиной. Я не красила губы, но тоже занялась своей прической. Думать она мне не мешала.
…Если убийца Миши Севина здесь, то им может быть только Брагин. Всех остальных я еще раньше вывела «за скобки» методом последовательного исключения, и ошибки здесь вроде быть не должно.
Только Брагин!
И тогда нельзя позволить ему сбежать на машине, а он попытается это сделать. Обязательно попытается…
Поль прошел в комнату. Завьялов унес туда же тарелку с хлебом. Тобольский направился было к нам с приглашением, но, увидев, нас возле зеркала, учтиво вернулся к столу.
— Подожди меня, — сказала я Шараповой. Как и полагалось в частных домиках — все удобства, естественно, располагались на свежем воздухе, и мой уход не мог вызвать у кого-либо подозрений. Я быстро спустилась с крыльца, оглянулась на зашторенные окна кухни. Подошла к «газику», осторожно отщелкнула застежку капота, просунула руку к еще горячему мотору, нащупала крышку распределителя зажигания, выдернула два провода, ведущие к свечам, и поменяла их местами, спутав таким образом порядок зажигания. Операция заняла всего несколько секунд, но теперь мотор уже не завести, а Брагин в торопливости, конечно, не сообразит что к чему и вряд ли решит задержаться на поиски неисправности. Тем более что старенький моторишко «газика» может отказаться работать по многим причинам.
Когда я вернулась, Шарапова все еще стояла перед зеркалом, задумчиво разглядывая свое отражение. Из всех присутствующих, как мне казалось, она одна держалась наиболее непосредственно, и взгляд ее прозрачных серых глаз казался непроницаемо спокойным.
Я невольно подумала, что, видимо, в мире существует единственная вещь, которая может заставить ее потерять самообладание… и опять вспомнила библейскую цитату к красивой сказке Куприна.
Конечно, я тоже волновалась, как актер перед выходом на сцену, который не особенно уверен, правильно ли он запомнил свою роль, и рассчитывает на подсказку суфлера. Но у меня суфлера не было, и я надеялась, что волнение мое никто не замечает, кроме меня. А Шарапова, уловив мой взгляд в зеркале, опустила на лоб зачесанный назад локон, убрала его, потом опустила опять.
— Как лучше? — спросила она.
Я торопливо смывала под умывальником остатки моторной копоти с пальцев.
— И так, и так хорошо, — ответила я. — Но если хочешь выглядеть кокетливой — оставь локон на лбу…
Шарапова коротко усмехнулась своему отражению и подала мне полотенце.
Тобольский наконец выглянул на кухню, кивнул мне скорее холодно, нежели приветливо, или потому что рядом была Шарапова, или по другой — общей для всех — причине.
— Ждем!
Пропуская нас, он придержал занавеску на дверях.
И Тобольский, и Завьялов, очевидно, прибыли незадолго перед нами — большой круглый стол под люстрой был сервирован наспех: две открытые коробки с консервами, две тарелки с неряшливо нарезанными ломтиками колбасы и сыра. Фаянсовая миска с винегретом — видимо, тоже покупным.
Тобольский усадил меня между собой и Завьяловым. Слева от Завьялова сидел молчаливый Фоминых, на противоположной стороне, напротив меня, расположился Брагин, и я подумала, что это хорошо, что нас разделяет стол.
Возле Тобольского стояла бутылка коньяка, на стороне Брагина — водка, бутылка была открыта, кажется, он уже наливал себе из нее. Брагин сидел недобрый, потупившийся, совершенно не желающий, в отличие от остальных, хоть как-то играть роль гостя, пришедшего на день рождения. Шарапова сидела между ним и Тобольским и холодно и хмуро поглядывала на Брагина.
Итак, вот они передо мной — все пять человек, связанные круговой цепью вины и преступной поруки. Я могла быть довольна, это я нашла их всех, одного за другим, даже заставила собраться здесь за столом. И в то же время ощущение неловкости так и не покидало меня, и главной причиной здесь был сам Завьялов — отец голубоглазой девочки… Не было ему места среди этой преступной пятерки. Однако он находился среди них и нес вместе с ними какую-то долю их общей вины.
Исключая Брагина, который, склонившись над столом, с угрюмым видом возил вилкой по своей пустой тарелке, пока наконец Шарапова не отобрала у него вилку и не положила на стол, все они сейчас делали вид, что на самом деле собрались на день рождения их товарища, но актеры они были плохие, мое присутствие несло им пока неясное ощущение опасности и тревоги, и они даже не пытались снять эту тревогу шуткой или какими-либо дежурными словами.
Мне не понравилась слишком уж напряженная тишина, которая могла вдруг разрядиться чем-то неожиданным для меня, и детонатором мог оказаться тот же Брагин.
— Почему Вики нет? — спросила я.
— Занят Вика, — ответила Шарапова. — Дискотека у него.
— Жаль, — продолжала я. — Кто же нам на гитаре играть будет?
Я уже заметила, что и гитары в комнате нет, и вопрос свой не адресовала никому, говорила, чтобы заполнить тягучее молчание, как бы проверяя голос, как тот же актер, ожидающий, что вот-вот пойдет занавес и ему нужно будет произнести вслух слова, которые он не один раз пока повторял про себя.
Шарапова первая потянулась с тарелкой разбирать немудреную закуску. Завьялов подвинул мне миску с салатом.
— Спасибо! — отказалась я.
— Извините за скромный стол. Неожиданно собрались.
— Да! — подтвердила Шарапова. — Экспромтом.
Брагин, ни на кого не обращая внимания, взял стоявшую возле него бутылку водки, налил себе полный фужер, с маху опрокинул его в рот, не приглашая и не дожидаясь никого.
— Опять торопишься, Брагин, — тихо сказала Шарапова. — И куда ты все торопишься?
Брагин только сверкнул в ее сторону взглядом, с размаху ткнул вилкой в открытую консервную банку, подцепил кусок рыбы и потащил его к себе через стол, капая соусом на скатерть. Шарапова опять взглянула на него, но промолчала.
Налив остальным коньяку, Тобольский поднял свою рюмку.
— За новорожденного!
Он нагнулся было к Завьялову, но тот только повертел рюмку и оставил ее стоять на столе.
Я отодвинула свою тарелку.
Тобольский хотел что-то сказать, запнулся на полуслове, молча посмотрел на меня, и над столом, как паутина, повисла тревожная тишина.
Я понимала, что мне нужно быть точной не только в словах. Я положила руки на стол, не спеша расстегнула ремешок наручных часов, сняла их с ремешка — те самые часы, которые полгода тому назад вручил мне полковник Приходько, когда дело о расхитителях в системе Торга было передано в суд.
Это были большие — по моде — часы «Победа», вероятно, их покупал сам Борис Борисович по заданию полковника.
Я взяла со стола нож и хотела открыть им крышку часов. Но это был обычный столовый нож из нержавеющей стали — тупой, как все столовые ножи, — он срывался с края крышки, только царапая металл.
Все молчали. Никто даже не спросил, зачем я все это делаю.
Первой нашлась та же Шарапова.
— Сядь, Вадим! — сказала она. — Женя собирается показать нам фокус.
— Вы хотите их открыть? — наконец спросил Завьялов. — Разрешите.
Он взял у меня часы, пригляделся к ножу, потом быстро встал, прошел на кухню, так же быстро вернулся с ножом, которым резал хлеб. Теперь все так же молча уставились на Завьялова, ощущение тревоги прочно захватило их внимание, и я невольно подумала: как жаль, что полковник Приходько не видит сам эту финальную разработку его же сценария.
Завьялов положил часы на ладонь, приставил к ребру крышки лезвие ножа, повернул… и крышка
