националистов разных мастей. Многие из западников (так мы их называли) боялись идти в боевое охранение и не стеснялись своей боязни перед товарищами. Такого у нас никогда не водилось.
Спрашиваю такого:
– Почему отказываетесь идти в патруль?
– Боюсь, – отвечает.
– Чего боитесь? Вы же не один идете, с товарищами.
– А вдруг в плен попаду к немцам? А у меня дома семья. Жена, дети… Что они будут делать без отца?
– У ваших товарищей тоже дома жены и дети. Вон у Петра Марковича четверо! Кто за вас воевать будет!
Насупится, молчит, глаза отводит. Дело-то в другом. Не хотели они служить в Красной армии и воевать за наше общее народное дело. Понимали себе – они народ другой… Лучше бы их не присылали. Сколько было муки с ними! Среди стойких солдат вдруг появились нытики, паникеры. Переломить их психологию было не так-то просто. И возраст у них был немолодой. Они постоянно общались между собой, в своем замкнутом кругу. Подойдешь, замолкают. Ну что это за солдаты? Только и думали о том, как бы поскорее на свою бандеровщину вернуться.
Прошли сутки, как мы обосновались на мельнице. Нужно было провести разведку местности, чтобы роты вывести в поле и занять там оборону. Находиться так, в одном месте, стало опасно.
Перед тем как выступить вперед, комбат собрал всех командиров стрелковых рот, а также командиров минометной и пульроты. Неожиданно на совещании через посыльного вызвали и меня. Смотрю, старшего лейтенанта Кокарева нет. Майор Бойцов мне тут же отдал приказ на временное исполнение обязанностей командира первой стрелковой роты. Оказывается, ротный опять заболел.
От мельницы ехали по шоссейной дороге. Потом с асфальта повернули на грунтовую дорогу. Остановились в лесополосе. Опять нас, офицеров, вызвали к майору Бойцову.
Я бежал вдоль взводных колонн и смотрел в поле. Здесь совсем недавно шли бои. Кукурузное поле делилось полевой дорогой на две примерно равные части. На краю поля, у самого проселка, стоял сгоревший немецкий танк «Пантера». Майор Бойцов указал участок обороны первой роты, и я тут же побежал исполнять приказ. От танка взводные колонны повернули из лесополосы на открытый участок. Там, впереди, стоял наш подбитый Т-34.
Следом за нашей первой ротой начали выдвигаться и другие. Командир минометной роты старший лейтенант Ксенофонтов, командир пулеметной роты капитан Прохоров и другие офицеры шли позади. Я все время оглядывался на подбитую «тридцатьчетверку». Хотелось узнать, куда ей угодила «Пантера». Орудийный ствол немецкого танка был точно направлен в сторону Т-34. Заметил, как старший лейтенант Ксенофонтов поднял с земли фаустпатрон. Я его видел: валялся у обочины без гранаты. Ксенофонтов повертел его в руках и отбросил в сторону. А шедший следом капитан Прохоров поднял его. Я в это время забежал за танк Т-34, чтобы посмотреть пробоину. Отверстие в броне находилось на правой стороне башни рядом с орудийной маской. И в это время раздался выстрел. Прозвучал он в группе командиров. Там же шел и майор Бойцов. Они уже подходили к танку и поворачивали ко мне. Майор Бойцов упал. Его подхватили на руки. Вся затылочная часть его была снесена.
А что произошло? А вот что. Капитан Прохоров шел следом за комбатом. Поднял фаустпатрон и нажал на спуск. Заряд сработал, металлический фланец вышибло из трубки, и он угодил прямо в голову шедшего впереди майора Бойцова.
Видимо, немец, сидевший здесь с этим фаустпатроном, гранату вставить не успел. Я потом ее искал – не нашел.
Подбежал вестовой майора Бойцова, закричал:
– Что вы с ним сделали!
Тут же подъехал командир полка полковник Панченко. Он приказал погрузить майора Бойцова на его пролетку, запряженную парой хороших коней и мигом вести его в медсанбат. Была еще какая-то надежда. Но когда я увидел рану, сразу понял, что комбат уже мертв.
Полковник Панченко отдал распоряжение, отменил проведение разведки местности офицерами батальона и ускакал на верховой лошади коновода.
Не везло нашему батальону на комбатов. В бою под Талмазом погиб майор Лудильщиков. От руки подчиненного офицера, без злого умысла, из немецкого брошенного в бою оружия был убит майор Бойцов.
В лице майора Бойцова солдаты и офицеры первого батальона видели опытного, отважного и мужественного офицера. У него была та редкая притягательная сила, которая объединяла лучших, выявляла в подчиненных лучшие качества. К нему тянулись люди. Он умел ценить людей и верил в них.
Когда вестовой вернулся из медсанбата и сообщил нам, что майор Бойцов скончался, я спросил у него: кто из родителей остался у нашего комбата? Он ответил:
– Мать.
Почему я спросил вестового о родителях? Наверное, потому, что мне всегда казалось, что, когда гибнет на войне солдат, самое большое горе испытывают его родители. А ведь у майора Бойцова, видимо, была и жена, и дети. Но спросил я о родителях…
Каждый из нас осознавал, что может быть убит. Даже не в бою, а вот так, как майор Бойцов. Нелепо. Случайно. По сути дела от руки своего боевого товарища. И каждый из нас думал о том, кто будет о нем горевать.
Пока офицеры стояли и обсуждали случившееся, я прошел вперед от нашей подбитой «тридцатьчетверки», вышел снова на полевую дорогу и примерно в 150 метрах на обочине дороги в кукурузе увидел вторую сгоревшую «Пантеру». Это была классическая засада, рассчитанная на поражение колонны бронетехники противника. Обычно из такой засады поражался первый и последний танки колонны. Потом, в подставленные борта, среди неразберихи и хаоса внезапного боя, истреблялись другие машины. Но тут «Пантеры» подбили всего лишь один наш танк.
После гибели майора Бойцова на должность командира первого батальона прибыл капитан Иванов, офицер оперативного отдела штаба 31-го гвардейского стрелкового корпуса.
4–5 марта 1945 года к нам подтянулись остальные батальоны нашего полка.
С 6 по 15 марта наши войска вели ожесточенные бои. Немцы наступали. В бой бросили лучшие свои танковые дивизии из состава II и IV корпусов СС. Немцы атаковали в направлении села Гардонь и озера Веленце.
Мы стояли во втором эшелоне. А впереди все гремело и содрогалось. Эскадрилья за эскадрильей туда пролетали наши штурмовики Ил-2. Видно было, как они там, впереди, над грядой высот, где засели остановленные немцы, выстраивались в огромное кольцо и штурмовали позиции противника. Иногда к ним подлетали немецкие истребители. Но их тут же отгоняли наши истребители. Иногда «Мессершмитты» попадали и под очереди пулеметов и пушек наших штурмовиков. Видно было, как стреляли немецкие «эрликоны». Мы с ними уже имели дело, когда атаковали немецкий аэродром под Ивановкой.
Но наши самолеты тоже несли потери. Один Ил-2 загорелся и упал, перелетев нашу траншею. Никто из экипажа не успел выброситься на парашюте. Слишком маленькой была высота. Самолет ударился в землю. Но вначале не взорвался. Пожар начался примерно через минуту. Что произошло с летчиками, я не знаю. Связисты, прокладывавшие в то время кабель неподалеку, говорили, что пилоту и стрелку-радисту удалось спастись. Другие говорили, что все погибли.
Я потом ходил к упавшему штурмовику. Ил-2 сел на брюхо. Шасси выпустить не успел или не смог. Сел, можно сказать, удачно, не повредив ни крыльев, ни фюзеляжа. Те же связисты рассказывали, что приезжали летчики этого экипажа и техники и что-то искали в кабине. Как будто нашли там ордена Красного Знамени и Красной Звезды.
Впереди, километрах в трех от наших окопов, тянулась гряда высот. Там немцы укрепились, зарыв в землю свои танки. У подножия высот стоял в обороне наш первый эшелон. Стрелковые батальоны и самоходные артиллерийские установки СУ-100. На всю видимость пространства, открывавшегося перед нами, простирались кукурузные поля и редкие между ними скирды соломы.
Однажды утром после непродолжительной артподготовки наши стрелковые роты первого эшелона при поддержке дивизионов СУ-100 и штурмовиков Ил-2 поднялись в атаку. Верно сказано: каждый мнит себя
