– Правда?! – Майор Лавренов даже нож опустил. – А, ну да, в батальоне Солодовникова все охотники. Лось? Кабан? Или так, по перу?
– Дед у меня охотник, – сказал Воронцов. – А я… Меня он просто брал с собой.
– Ну, Воронцов, ты это должен знать – натаска на охоте дело наиважнейшее. Кабана-то валил?
– Валил.
– Ну вот. Как-нибудь сходим. Ружья у меня есть. Ты, Воронцов, не представляешь, какие у меня ружья! Трофеи. Зауер и Сын, с маркой «Три кольца»! Стволы специальной крупповской стали. Левый – «чок», правый – «бор». Ты когда-нибудь встречал такое сочетание, Воронцов? «Чок»-«бор»! Хрен ты такое где видел! А у меня есть.
Странный человек, этот майор Лавренов. Воронцов слушал его, стараясь не смотреть в сторону Игнатьевой, которая, он это чувствовал виском, не сводила с него глаз, и не мог избавиться от чувства, что командир полка либо прощупывает его, либо просто провоцирует и готовит какой-то подвох. На фронте за два с половиной года он повидал всяких людей и всяких командиров.
Глава седьмая
Это была первая зима без немцев, без внезапных наездов полицейских из Андреенок, без казачьих пьянок по вечерам в школе под визг гармошки и приезжих женщин. Впрочем, снег падал точно так же, как и в прошлую зиму, и как в первую военную, когда в Прудки пришел Курсант и остался у Пелагеи в примаках. Ох, сестрица, сестрица, горевала Зинаида, глядя на русые ребячьи затылки. Пелагеины сыновья за столом всегда выстраивались в ряд, по ранжиру и терпеливо ждали с ложками наготове.
– А что, доча, – сказал осенью Петр Федорович, перекладывая в угол обрезки половых досок, – стол-то наш маловат стал. Не сделать ли нам новый?
– Да надо бы, тятя, – обрадовалась Зинаида. – Только теперь уж надо делать большой!
– Знамо, что большой. Чтобы сразу, всем колхозом – к общему чугунку. – И Петр Федорович засмеялся. – На все десять душ! Вот какой стол надобен! А, доча?
В глазах отца играла какая-то искра, но сразу разглядеть ее Зинаида не смогла. Она на мгновение задумалась и возразила:
– На девять. Ребят-то – пятеро. И нас четверо. – И вопросительно, с ожиданием, посмотрела на отца.
– Тоже пятеро.
– Кто ж пятый? – улыбнулась Зинаида, сразу догадавшись о том, что имел в виду отец.
– А жених твой. Курсант. Топор! – И Петр Федовович, даже не оглянувшись на дочь, тут же, не откладывая, принялся вытаскивать из штабеля нужные доски.
– Он уже не курсант, тятя. Старший лейтенант.
– Да знаю-знаю. Ишь, загордилась. Как своим.
Старшие внуки помогали Петру Федоровичу. Прокопий строгал на верстаке доски и заготовки для ножек. Федя держал. Колюшка заметал обрезки и опилки. Улита и Алеша сидели на лавке у окна и играли со стружками.
Несколько дней заготовки лежали на печи, белели в головах у спящих детей, наполняя дом смолистым запахом леса и одновременно напоминая о сосновом боре на хуторе Сидоряты. Потом Петр Федорович снова разложил их на полу у окна. Дождался из школы старших внуков. Пока старуха кормила детей, снял с гвоздя фуганок, принес молоток и стамеску. Инструменты нуждались в заточке. Он выбил из фуганка широкую лезгу, достал из стола брусок, поплевал на него и принялся поправлять жало. Затем так же основательно поточил стамеску.
– А ну-ка, Прокошка, неси свой школьный карандаш, – приказал он старшему. – Будем размечать наши заготовки.
К вечеру, когда уже улеглись на печи младшие, Петр Федорович с помощью Прокопия и Анны Витальевны, которая к тому времени тоже вернулась из школы, поставил стол на ножки. Пахло столярным клеем и свежим деревом. Анна Витальевна втянула тонкими ноздрями воздух жарко натопленного жилья и сказала:
– Как хорошо у нас пахнет!
– Чем же? – добродушно усмехнулся Петр Федорович.
Она еще раз потянула ноздрями и сказала:
– Свежим, молодым деревом и спящими детьми. И хутором! – вдруг призналась она.
– Ну да. Так оно и есть. – Петр Федорович осторожно провел ладонью по гладкой, отшлифованной поверхности. – Вот я и думаю, красить его или не надо. Может, пускай таким останется?
– Конечно, пусть будет так, – живо согласилась Анна Витальевна. – Очень красиво.
– Вам нравится?
– Очень даже нравится! Так и хочется потрогать. А вы, Петр Федорович, оказывается, настоящий мастер! Прямо столяр-краснодеревщик!
– Завтра уже можно скатертью застилать. – И, посмотрев на Анну Витальевну, строго напомнил: – Про хутор и озеро всем нам лучше помалкивать. Даже в разговорах между собой. Пускай и дети забывают. Мало ли какой человек их может спросить. Так будет лучше всем нам. Вот так-то, Анна Витальевна.
Она ответила тем же пристальным взглядом, в котором было и понимание, и согласие, и молча кивнула.
Анна Витальевна работала в школе. Вела уроки русского языка и литературы, а в последнее время еще и географии, и немецкого языка. Занятия проводились в колхозном правлении, в тесных комнатушках. Но буквально на прошлой неделе пришло распоряжение: пилить лес в Красном лесу и хлыстами вытаскивать в Прудки, чтобы к весне сделать новый сруб для школы. Учителям, согласно этому документу, предписывалось принять в строительстве новой школы самое деятельное и непосредственное участие и на первых порах отработать в лесу по десять дней безвозмездно. Уроки при этом не отменялись.
Петр Федорович собрал в правлении свой актив, стариков, плотников. Начали думать, как лучше поступить. То, что стены будущей школы надо вывести до начала весенних работ, обсуждению не подлежало. Но вот вытаскивать хлысты за несколько километров, по заметенным дорогам, а то и вовсе без дорог… Все понимали, что и коней так можно угробить, и люди вымотаются. Хромые да калеченые – какие работники? И тогда решили рубить колодец прямо в Красном лесу. Петр Федорович сразу прикинул, что, если так, то еще по снегу или сразу, как только подсохнут дороги, сруб они управятся вывезти в Прудки, а там за несколько дней набросают на фундамент. Фундамент они уже подправили. Знали, что рано или поздно школу придется ставить на прежнее место, по тем же углам. Петр Федорович как-то заметил, что из фундамента начали потихоньку выламывать, выбивать кирпичи. Там угол раскрошили, там целый ряд сняли. Если так и дальше пойдет, растаскают на печи все до основания, и спросить будет не с кого. В конце лета выкроил день, организовал воскресник. Намесили глины с песком и залатали дыры и проломы, закрыли ленту фундамента от дождей и снега старым железом и обломками шифера.
Петр Федорович смотрел на новый стол, на широкую, как дверное полотно, столешницу и тоже радовался тому, что все постепенно налаживается, что назавтра уже выдан наряд в лес, старики начнут валить сосны и расчищать место для того, чтобы во всю ширь, по нужному размеру разложить венцы. И сказал Анне Витальевне:
– Завтра в Красный лес поедем. Начнем школу вам рубить. За лето, глядишь, и поставим. Так что последнюю зиму вам тесниться, Анна Витальевна.
– Спасибо, – сказала она. – Дети будут рады. Я думаю, что в новых классах мы сможем повысить успеваемость.
Вскоре вернулась домой Зинаида. Устало повесила на гвоздь телогрейку и опустилась на лавку. Анна Витальевна тут же сняла с нее валенки и принесла с печи шерстяные носки. Петр Федорович вздохнул, покачал головой и сделал знак старухе, чтобы накрывала ужинать.
Зинаида работала в бригаде. Приходилось выполнять разные работы. В эти дни, когда основательно подморозило и лег снег, бригада вывозила в поле навоз. Вначале вычистили станки в конюшне, потом принялись за бурты возле коровника. Навоз загружали вилами, потом, в поле, точно так же, вилами, скапывали его с саней. Что и говорить, работа не женская. Но где их теперь взять, мужиков? Те, которые есть, заняты на плотницких работах. А завтра – в лес. И теперь, глядя на дочь, он только вздохнул. Анна Витальевна не раз заговаривала с ним вот на какую тему: Зинаиде необходимо учиться, она может стать
