очень успешным врачом и в этом качестве будет гораздо более полезной людям, чем простой рабочей в полеводческой бригаде колхоза им. Калинина.
Учиться… Это ж надо отпустить дочь в город, а может, даже в Москву. Во-первых, далеко. Сам он в Москву ездил всего лишь дважды. Один раз еще когда был мобилизован в армию, в 1914 году. В другой раз ездил на сельскохозяйственную выставку, за три года до начала новой германской войны. Оба раза дорога показалась ему длинной и муторной, как на край света. Во-вторых, Зинаиду надо отпускать в поездку одну. Кто за ней там, в чужом городе, присмотрит? Кто за нее там заступится? Мало ли что в такое тревожное время может случиться с двадцатилетней девушкой, у которой рядом ни родных, ни близких? В-третьих, Петр Федорович сомневался, сможет ли его дочь там прожить на стипендию? Хотя картошек бы, да сальца, да соленых грибочков, да еще чего-нибудь он бы ей, конечно, переправлять время от времени смог бы. В- пятых… Вот это было самое трудное. На кого оставить детей? Старуха его, Евдокия Федотовна, стала частенько прихварывать. Анне Витальевне, хоть она уже и говорила, что возьмет все заботы о детях на себя, недосуг. Утром уходит в школу и только вечером оттуда возвращается. Там ведь тоже дел немало. А теперь вот еще и в лес гонять начнут. По разнарядке. Так что пока не получалось с Зинаидиной учебой. Никак не выходило. Куда ни кинь, а дочь здесь нужна, в Прудках, в семье.
И все же Петр Федорович понимал, что жизнь, какой бы тихой она ни казалась им здесь, в Прудках, в стороне от войны и больших дорог, вдали от райцентра и большого начальства, не стоит на месте. Родник в колодце и тот поменял ключ и бьет теперь под самым срубом двойным и более сильным ключом. Что ж ты хочешь, корил он самого себя, век ее здесь продержать, чтобы и она измучилась и состарилась среди забот и нужды? Вот почему он так обрадовался, когда из района за подписью председателя райисполкома пришло распоряжение, а следом за ним и письмо заведующего райотделом народного образования с просьбой выделить людей для строительства новой школы. Кое-какие средства выделялись. А это означало, что будут гвозди, кровля, пиломатериал для обрешетки, потолков и полов. К новому учебному году они конечно же постараются своими силами срубить стены, перемкнуть их балками и подстропьными, поднять стропила. Найдутся и печники, если из района завезут кирпич. А там, глядишь, в райисполкоме и в его положение войдут, Зинаиде направление на учебу в институт выпишут. Ну, пускай даже и не в институт, а хотя бы в техникум, где учат на фельдшеров. Фельдшер-то им в Прудках ого-го как надобен. Недавно бык доярку поранил. Хорошо, Зинаида неподалеку оказалась. Сбегали за нею в поле. Приехала, взяла свою сумочку и отрятовала пострадавшую. Промыла, обработала рану, перевязала. Так что, когда повезли доярку в райцентр, в больницу, хирург, который вел прием, осматривая рану, сказал, рана уже неопасная, первая помощь оказана вполне квалифицированно, повязка наложена правильно. Когда ему сказали, что первую помощь оказывала рабочая из полеводства, тот удивился и уточнил фамилию.
Вот к нему-то, к хирургу, который всю жизнь проработал в райбольнице и мог знать многое и многое им подсказать, Петр Федорович и решил как-нибудь зайти с деревенскими гостинцами, поговорить, посоветоваться. Хотя бы для начала разведать, что да как и куда лучше ехать, чтобы взяли, чтобы приняли, вошли в положение. Не так-то просто туда поступить.
Петр Федорович спросил однажды Зинаиду:
– Доча, я понимаю, учиться тебе надобно. А ты-то сама хочешь?
– Хочу, тятя! Очень хочу! Мне даже во сне снится, как я надеваю белый халат. Вот надеваю его, а он у меня шуршит, как живой! Как крылья! Представляешь, тятя! – И тут же радостные лучики в ее глазах потуснели. – Только вот… как же я их оставлю? – И посмотрела на детей.
– Справимся. Мы с матерью еще живые. Анна Витальевна, даст бог, не бросит нас. А? Вот на лето и готовься. Как ты думаешь?
– Как вы с мамой решите, тятя. Я готова и на лето. Лишь бы ваше с мамой согласие было.
– Наше согласие… Ты о себе думай. В этой жизни наше дело уже прошлое.
– Вот я и думаю. А на учебе, если я туда попаду, уж я там постараюсь.
– Постараюсь… – И Петр Федорович обнял дочь. – Знаю, ты у нас старательная. Не упустишь своей судьбы.
После того разговора он заметил, что вечерами Зинаида стала засиживаться за учебниками. Ей помогала Анна Витальевна. Вот ведь, подумал, в голову взяла. Значит, всерьез задумалась.
Новый стол на другой же день застелили чистой скатертью и сели обедать всей большой семьей. А вечером, после ужина, Зинаида зажгла керосиновую лампу и поставила ее на середину столешницы, чтобы света хватало всем: Прокопию и Феде, усевшимся за уроки, Анне Витальевне проверять тетради и ей.
Зинаида положила перед собой учебник анатомии. Полистала его. Но чтение дальше одной страницы не пошло. Она вырвала из тетради двойной лист, попросила у Прокопия ручку, пододвинула к себе чернильницу и написала вверху:
Закончив первую фразу, Зинаида пробежала ее несколько раз глазами и к горлу подкатил комок. Она украдкой взглянула на Прокошу и Федю, прислушалась к шелесту тетрадей Анны Витальевны. На мгновение шелест затих, дыхание Анны Витальевны тоже замерло, и Зинаида поняла, что та смотрит на нее. Она сглотнула комок и оглянулась. Анна Витальевна опустила голову и как ни чем не бывало продолжала просматривать очередную тетрадь.
Зинаида испытывала к ней огромную благодарность, в том числе и за такие минуты. В какой-то момент Анна Витальевна заменила ей сестру. Хотя это невозможно. И тем не менее с появлением на хуторе этой женщины, по сути дела чужой, неизвестной и во многом загадочной, боль по погибшей Пелагее притупилась, стала иной. Зинаида понимала, что это чувство взаимное, что и Анне Витальевне она отчасти заменила кого-то, без кого порой бывает невыносимо тяжело. Но самое главное, что их роднило и что подавляло порой возникавшие трудности общения, в основном бытового характера, которые в иных обстоятельствах могли бы быстро перерасти в непреодолимые взаимные претензии, – дети. Но было и другое, что их сближало, пожалуй, сильнее сестринства. Об этом, другом, они старались не разговаривать. Хотя всегда это держали в своих сердцах. Мысли и одной, и другой были опрокинуты в прошлое и будущее одновременно. Настоящее же воспринималось как временное недомогание, которое скоро пройдет, да и терпеть его все-таки можно. И там, в их прошлом и будущем, они видели своих мужей. Да, именно мужей. Хотя никто не регистрировал и не свидетельствовал их браки. Единственными их свидетелями были война, хутор у озера да лес. А пусть и так, думала Зинаида. Пусть так, думала и Анна Витальевна.
В этот раз Зинаида проводила Воронцова уже как мужа. И все это заметили. Евдокия Федотовна вздохнула и утерла уголком подшальника внезапную слезу. По ком она была, та нечаянная материнская слеза? По младшей дочери, которая только-только встретила свое счастье и вот уже провожает его? Вернется ли? По старшей? А может, по нем, уходившем в неизвестность уже не чужим человеком? Петр Федорович нахмурился. Анна Витальевна потупилась, втайне переживая, еще раз, свое расставание с Радовским. Заплакали Федя с Колюшкой. Прокопий долго не отпускал руку Воронцова и молчаливо, с надеждой, которую невозможно было обмануть, смотрел ему в глаза. Так расстаются с отцом. И только Улита и Алеша продолжали играть под ракитами, барахтаясь в мерзлой, покрытой инеем листве.
Все это – вся картина их расставания, мгновенно пронеслась перед глазами Зинаиды, и она снова обмакнула перо в чернильницу.
Сердце все же не выдержало и на этот раз она себя выделила особо. Ей сразу стало легче и словно бы веселее. Она как будто увидела его – там, за километрами кромешной мглы, снегов и метелей, – живого и невредимого, улыбающегося ей своей доброй мягкой улыбкой, которую она всегда видит, засыпая вечерами и просыпаясь по утрам. В другое время и в других обстоятельствах от этого навязчивого видения можно было бы сойти с ума, но теперь оно помогало ей жить и находить силы для того, чтобы одолевать все заботы, которые судьба взваливала на ее плечи.
Дети учили уроки. Прокоша что-то постоянно подсказывал Феде. Иногда в их диалог вмешивалась Анна Витальевна. А Зинаида уже парила в ином пространстве. Она разговаривала с тем, кого полюбила всем своим юным и доверчивым сердцем. Если бы он был сейчас хотя бы чуточку ближе и к нему можно было прийти, она бы не раздумывая побежала через снежное поле, через лес… Она нашла бы его. Как уже нашла однажды. Нет-нет, только не заплакать… Анна Витальевна все видит, только из деликатности делает вид, что занята тетрадями. Да и дети переполошатся, кинутся к ней и начнут успокаивать. Особенно Прокоша. У него очень чуткая душа. Как у матери. Пелагея была такая же. Пелагея, сестрица… И новая волна
