Глава тридцать седьмая
Во взводе Нелюбина потерь оказалось больше. Воронцов шел по ходу сообщения, перешагивал через убитых. Бойцы уже расчищали траншею, складывали в ячейках своих убитых. Снимали с них вещмешки с патронами, гранатами и сухим пайком.
— Ну что, Иван Матвеич, — хлопотал возле одного из убитых пожилой боец в разорванном ватнике. — Вот и взяли мы их. Вот и искупил ты, земляк, перед родиной… Нету у тебя теперь никакой вины.
— Где командир взвода? — спросил бойца Воронцов.
— Там. — Боец устало и, как показалось Воронцову, безразлично махнул рукой вдоль траншеи. — Там он. Сержанта ранило. Так он с ним.
— Стукалина? Сержанта Стукалина? Ну, что молчишь, боец?
— Кажись, его. Разведчика. Шустрый такой…
Воронцов побежал вперед, расталкивая бойцов.
— Там они, — кивнул ему на вход в блиндаж санинструктор. — Я ему уже ничем помочь не могу. А работы много…
Воронцов спустился по земляным ступенькам в блиндаж. На топчане лежал Степан. Он тяжело дышал. Смотрел неподвижными глазами в бревна накатника. В другом углу, сгрудившись над столом, сидели офицеры. Слышался голос старшего лейтенанта Солодовникова. Среди офицеров Воронцов увидел артиллериста и еще кого-то из связистов.
— Воронцов, давай сюда. Какие у тебя потери? Докладывай. — Ротный махнул ему рукой. — План твой оказался верным. Буду писать на тебя реляцию. И ворвался твой взвод хорошо. И контратаку отбили. На тебя все кинулись. Какие у тебя потери?
— Сержанты сейчас подсчитывают.
— Да мне примерно. Чтобы знать, чем мы располагаем.
— Думаю, человек десять потеряли. Если считать раненых, то еще человек восемь.
— Раненых придержи в траншее. Не отправляй пока в тыл. Только — тяжелых. Ты что, Воронцов, квелый такой? — Голос старшего лейтенанта Солодовникова доносился как из тумана. — Ранен, что ли?
— Нет, Андрей Ильич, со мною все в порядке. Разрешите мне с другом поговорить?
Сидевшие вокруг стола затихли.
— Да, да, вы ведь вместе выходили… Молодец твой Стукалин. Пулемет вывел из строя первыми же гранатами.
— Что с ним?
— В траншее уже… Очередь из автомата. Прямо в грудь. Фельдшер сказал, что в тыл нести бесполезно. Вот такие дела, взводный. Так что прощайся с другом и давай сюда.
Воронцов взял руку Степана. Лицо его сразу вздрогнуло.
— Ну, как ты, Степ? Я ротного попрошу, чтобы в тыл тебя отнесли. А?
— Спасибо, Сань. — Степан говорил с трудом, медленно разлепляя спекшиеся черные губы. — Помнишь, как мы… наша Шестая… на речке той…
— Тихо, тихо, молчи. Тебе больно?
— Сань, в кармане у меня письмо от матери. Старое… прошлогоднее… Адрес на нем обратный… Не хочу под чужим именем…
— Хорошо, Степ, ты только не переживай. Все сделаю. Будем жить, Степ! Будем жить!
Ротный снова позвал Воронцова.
Степан шевельнул губами:
— Не оставляй меня, Сань. Умирать скоро… Боюсь один остаться… А там… там не боюсь… Там нас много…
— Я с тобой, Степ. С тобой. Ты, может, хочешь чего? Пить хочешь? У меня и водка есть. — Воронцов достал из кармана трофейную фляжку, потряс ею.
Степан снова шевельнул губами. Голос его уже стал совсем тихим. Воронцов наклонился к нему и услышал:
— Сань… устал… Ох, как я устал…
Через двадцать минут, когда на гору заволокли три 76-миллиметровые пушки и минометы, рота снова пошла в атаку.
Связисты тащили катушки с проводами. И спустя некоторое время старший лейтенант Солодовников уже кричал в трубку со своего передового НП:
— Первый! Давай огня! Где батальоны?
— Дуй вперед и не оглядывайся! — слышал он в трубке возбужденный голос полковника Колчина. — Твое дело — выйти на шоссе, оседлать его и отрезать их к чертовой матери!
— Я и иду! Иду, товарищ Первый! Но у меня оголенные фланги!
— От твоих флангов я их сейчас отгоню минометным огнем! Так что не бойся! Вперед! Какие потери?
— Большие, товарищ Первый. Семьдесят пять человек выбыло из строя. Тридцать два — безвозвратные.
— Лейтенанты?
— Трое.
— Убиты?
— Двое ранены. Эвакуированы в тыл. Один убит.
— Этот-то, курсант, как себя ведет? Не зря я его водкой поил?
— Воронцов?
— Да, он.
— Младший лейтенант Воронцов действует храбро и уже отличился при штурме траншеи и отражении контратаки. После боя буду ходатайствовать о награждении его орденом.
— Готовь, Андрей Ильич, представление. Я подпишу. И на всех, кто отличился. А младшему лейтенанту скажи об этом. Пусть старается, землю когтями рвет.
— Да он и так рвет, товарищ Первый.
— Боеприпасов мы вам подбросим. Держитесь. Скоро пойдут батальоны. Все. Конец связи.
Старший лейтенант Солодовников положил трубку на рычаг, вспомнил капитана, который сидит сейчас внизу, под горой, в своем теплом блиндаже…
— Скоро пойдут… Скоро… Это когда? Когда у меня от роты взвод останется? Хер ты, Илья Митрофанович, их с места сдвинешь, свои батальоны. Они по взводу бросят на пулеметы, положат на проволоке по десятку людей и назад отведут. Захлебнулась атака! Что ты тут сделаешь? Хвать ее в душу! — Так рассуждал сам с собой командир штрафной роты старший лейтенант Солодовников. Уж он-то воробей битый, знал, что почем на войне. Он бы и сам, будь у него простая стрелковая рота, без основательного усиления и без обеспечения флангов не полез бы на скаты. Так, потоптался бы внизу и — ползком, с кровавыми соплями, назад.
В следующее мгновение справа и слева все потонуло в черных взрывах. Батя не обманул, подбросил огоньку. А через минуту зазвонил телефон:
— Пошли батальоны, Андрей Ильич. Встречай. Ты скажи вот что: до второй траншеи дошел?
— Дошел. Третий взвод ворвался и ведет рукопашный бой. Четвертый пытается атаковать минометную батарею. Второй и первый прижаты сильным огнем с флангов. Еще бы туда огоньку.
— Дадим. Третий — это кто у тебя?
— Власовцы. Воронцов. С ними лейтенант Гридякин ушел.
— Зачем? Не его это дело, в атаку ходить. Зачем ты его отпустил?
— Останови их… Молодые, ретивые. Дело пошло… Азарт…
— Срочно отзови его на свой НП! Отзови, слышишь? Скажи: Колчин приказал срочно выйти из боя! Ранят, не дай бог, а то еще и убьют, затаскают тогда нас с тобой. Сами в штрафбат пойдем. Пленные есть?
— Нет пленных.
