и так. Но Зинаида сразу поняла, что Нил в этот ранний час вышел на их путь неспроста.
— По дороге не ходите. Лесом скорее дойдете. — И монах обмахнул их крестом.
— Так дорогой же ближе, — растерянно отмолвила Зинаида.
— Лесом ступайте. Лесом. Не заплутаете. Нужную тропу и время Бог укажет. Дойдете.
Так и разошлись. Встреча с монахом Нилом смутила Зинаиду. Вышел проводить, хотя о том, что они в Прудки собрались, никто, кроме хуторских, не знал. А теперь вот предупредил, чтобы по дороге не ходили…
Быстро истаяли среди березовых и дубовых ветвей с остатками пожухлой от морозов листвы короткие, как нечаянный сон, утренние сумерки. Справа, в будто остановившихся высоких облаках, стало набухать сияние — всходило солнце. К этому времени Зинаида и Прокопий отмахали уже километра три и углубились в сосняк. Дорога оставалась правее. Зинаида все время чувствовала ее. Так и тянуло свернуть туда и пойти по просеке, по знакомой колее. И легче, и быстрее, и не так страшно. Но слова монаха Нила не выходили из головы.
Похрустывала под ногами взявшаяся инеем трава. Лопался ледок в коровьих следах. Но вскоре, в соснах, пошел сплошной черничник, и шаги их потонули в топком мху. Шли тихо, изредка полушепотом переговариваясь.
— Мам, — тихо окликал Зинаиду Прокопий, — а почему ты шепотом разговариваешь?
— А ты почему? — отвечала она, улыбаясь, чтобы подбодрить мальчика, нельзя было показывать, что и она боится, что и ей страшно в чужом незнакомом лесу. — Это лес нам так велит разговаривать. Лес не любит, когда люди в нем шумят.
Прокопий молча кивнул. Глаза его, внимательно смотревшие из-под шапки, расширились.
— Да ты не бойся.
— Зря мы автомат не взяли, — вздохнул он.
Она-то понимала, что Прокопию очень хотелось взять с собой автомат еще и потому, что этот автомат принадлежал его матери и что, возьми они его в дорогу, мальчику было бы не так страшно, и он, конечно же, терпеливо нес бы его. Но автомат они не взяли. И теперь об этом горевать поздно. Пелагея, конечно, была не такая трусиха, как она. Она и с парнями обходилась смелее. Вот и Сашу окрутила так, что он души в ней не чаял и полюбил, как видно, сильно, по-настоящему. И до сих пор еще любит. Любит. Забыть не может. Не может смириться с тем, что произошло. Уж она-то видела, как он по кладбищу ходил и на могилке сидел. И какие глаза у него были, когда на хутор возвращался.
Снова он встал перед глазами, не давал пути. Куда она ни взглянет, везде он. То по просеке выйдет вдруг навстречу в своей изношенной шинели с вылинявшими курсантскими петлицами. То за деревом стоит, выглядывает. Зачем он от нее прячется? То вслед смотрит…
— Прокошенька, давай, миленький, отдохнем малость. Что-то я уморилась. — Она прислонилась плечом к сосне, ослабила тугой узел шали.
— Тихо, ма. — И Прокопий вытянул птичью шею, прислушался, как коростель из травы.
— Ты что? — огляделась она испуганно.
— Тише, — ухватил он ее за руку и потянул в заросли можжевельника.
Они присели в густом вельнике, припорошенном березовой листвой и сухими желтыми парочками опавшей сосновой хвои. Замерли, как куропатки, пригнув к коленям головы.
Теперь и Зинаида поняла, что они в сосняке не одни. Она услышала разговор. Разговаривали двое, вернее, один, ему отвечал второй. Но потом к ним присоединились еще двое или трое. Они шли по дороге. Или стояли там, в отдалении, что-то решали. Ой, не напрасно Нил вышел предупредить их. Дорога-то и правда занята. Неужто опять эти лютые звери, казаки? Зинаида затаила дыхание, прислушалась. Нет, слава богу, не они, не казаки. Говорят по-немецки. Значит, немцы! Откуда здесь немцы? Фронт вроде на запад ушел. Там, за лесом, за шоссе, гремит ночами и полыхает зарницами небо. Ушел, не ушел, а немцы вон здесь, в лесу, на дороге. И отсюда до их хутора всего-то, может, каких-нибудь пять-семь километров. Что они здесь делают? Хутор ищут? Зинаида дрожащими руками обнимала голову Прокопия. Она слышала, как дрожит и западает его дыхание.
И вдруг на дороге заговорили по-русски.
— …господин поручик..
— Поднимайте людей…
— …здесь уже близко…
— …das Feugwetter…
И вдруг совершенно отчетливо:
— Мы что, заблудились?
Кто же эти люди, думала Зинаида. Если они блудят, то, значит, нездешние и в нашем лесу впервые. Что же они ищут?
— Первый и второй взводы прошли правее. Рентельн их ведет вдоль дороги.
— Значит, мы должны идти туда.
— Дорога как раз туда и ведет.
— Где-то здесь, недалеко, аэродром русских? — Это было произнесено с сильным акцентом.
— Да, недалеко. Отсюда километров шесть, не больше, — ответили по-русски.
Погодя послышались шаги. Шли по дороге. Зинаида приподнялась на корточках, выглянула из-за вельника: по дороге, шагах в десяти от них, шли люди, одетые в маскировочные куртки и плащи, с немецкими автоматами, с тяжелыми рюкзаками. У одного вместо рюкзака квадратный металлический ящик. Рация, поняла Зинаида. Всего их было двенадцать человек. Она машинально, сама не зная, зачем, сосчитала их. За деревьями мелькали их бледные лица с одинаковым выражением сосредоточенности и усталости. Двое или трое были одеты в красноармейскую форму и вооружены русскими автоматами. Один из них и нес рацию.
— Никаких следов, господин поручик.
— Они отсюда давно убрались, даже если и были.
— Партизаны хорошо маскируются…
— Я вас предупреждал.
— У них свои люди в каждой деревне, на каждом хуторе, господин поручик.
Значит, фронт снова отодвинулся на восток, догадалась Зинаида. Когда услышала о хуторе, сердце ее сжалось. Она понимала, что говорили не об их хуторе, не о Сидорятах, но вдруг они и дальше пойдут по этой дороге и выйдут к озеру?
— Говорил тебе, надо было взять автомат, — зашептал Прокопий, когда дорога опустела и они, обессиленные напряженным ожиданием, повалились в черничник, радостно прижимаясь друг к другу, что все обошлось, что их не заметили, что они живы.
— Молчи, глупенький. Автомат…
— Сейчас бы так и покосили их, — не унимался Прокопий. — Мамка умела стрелять. Она вот так палила — та-та-та! А ты — трусиха.
— Трусиха, миленький, трусиха, — засмеялась Зинаида, целуя Прокопия в щеки, в глаза, в брови.
— Ладно, пойдем, — погодя сказал Прокопий, встал и начал отряхиваться от сосновой хвои, прилипшей к телогрейке.
Так и пошли дальше, держась солнца и делая поправку на то, что оно с каждым часом все дальше перемещается на запад. Вскоре оно светило им в затылок. А потом и вовсе замелькало по левую руку.
— Мам, — спросил Прокопий, когда впереди уже засинелось вечерними сумерками, — мы что, в лесу ночевать будем?
— Да нет, Прокош, думаю, успеем до ночи до дома дойти, — обнадежила мальчика Зинаида, а у самой на душе было неспокойно.
Места кругом незнакомые. Чащоба и буреломы. Вперед продвигались медленно. Иногда Зинаиде казалось, что они заблудились, что они уже никогда не выдерутся из этой чащобы. И тогда она украдкой оглядывалась на Прокопия, на его раскрасневшееся спокойное лицо и понимала, что мальчик не должен знать, что они кружат по лесу. Солнце ушло, его поглотила та же чащоба, в которой теперь плутали и они. От дороги они отклонились, должно быть, на порядочное расстояние. Зинаида боялась дороги. Теперь она знала, зачем монах Нил вышел на их путь и что означали его слова. И этот страх подспудно гнал ее
