хуже прекрасного. Только если полностью довериться инстинкту и не вмешивать в дело разум, возможно выразить то, что заключено у нас внутри, по-настоящему внутри…»
Об этом же писал Мишо в 1954 году в эссе «Приключения линий», посвященном одному из его любимых художников — Паулю Клее: «Чтобы проникнуть в его полотна, причем разом… достаточно быть избранным, сохранить в себе сознание того, что мы живем в мире загадок, а значит, и общаться с этим миром лучше всего тоже загадками».
К сожалению, мы не можем воспроизвести в этой книге работы Мишо-художника во всем их разнообразии: акварели, гуаши, литографии, растушевки… Цветные репродукции нескольких его картин вошли в книгу «Анри Мишо: поэзия, живопись» (М., 1997), выпущенную к его московской выставке.
VI. «…Сюрреализм? Может, это название и приживется, но уж больно оно хвастливое…»
«Есть две реальности: одна из них — панорама вокруг вашей головы, другая — панорама в самой голове. И два реализма: описание панорамы вокруг головы („Капитан Фракасс“ Теофиля Готье или „Флора“ Буассье) — и панорамы внутри головы („Мелузина“ и „Фантастическая реальность“ Франца Элленса, „Растворимая рыба“ Андре Бретона). Первое — экстрареализм, второе — интрореализм». Такое, кажется, довольно наглядное использование терминов предлагал молодой Анри Мишо в эссе «Сюрреализм», цитата в заглавии взята из него же.
Мишо был современником сюрреалистов и с интересом следил за их поисками. Приехав в Париж и уже будучи членом редколлегии журнала «Диск Вер», он от имени журнала заводит знакомство с Бретоном, Арагоном, Элюаром, Витраком и Паскалем Пиа и приглашает их к сотрудничеству в «Диск Вер». В 1924 году по инициативе Мишо готовится тематический номер «Диск Вер», посвященный самоубийству, — чуть раньше выходит номер журнала «Сюрреалистическая революция» на эту же тему. Сюрреалисты помещают в своем номере о самоубийстве анонс соответствующего тематического номера «Диск Вер», подчеркивая, что эта идея возникла у «Диск Вер» одновременно и независимо, а не заимствована у них. Любовь к Лотреамону, интерес к работам Фрейда, к сновидениям сближали Мишо с сюрреалистами — но он не «примыкал» к сюрреалистическому движению, вообще никогда не присягал ми одной идеологии и не участвовал ни в каких манифестациях. В 1951 году Мишо отвечает отказом на предложение включить его тексты в англоязычную антологию поэтов-сюрреалистов, он пишет составителю Фрэнсису Кармоди: «Я никогда не принадлежал к группе сюрреалистов и не участвовал в сюрреалистическом движении. Я не имею никакого отношения к их деятельности, к их манифестам и журналам. Они никогда не считали меня членом своей группы и не упоминали обо мне в этом качестве. Обе стороны — и они, и я, — старательно избегали сближений, впрочем и враждебности друг к другу не испытывали». Отношение Мишо к самому ярому идеологу сюрреализма — Андре Бретону — было неоднозначным. Во время поездки на конгресс Пен-клубов в Буэнос-Айресе в 1936 году в докладе «Поиски в современной поэзии» Мишо настойчиво критиковал сюрреалистов, жонглируя цитатами из нескольких текстов Бретона. Судя по всему, он был хорошо знаком с «программными» выступлениями сюрреалистов. Бретон, видимо, тоже относился к Мишо с любопытством. Первоначально он планировал включить Мишо в свою «Антологию черного юмора» (1940), правда, потом передумал — вычеркнул из «Антологии» Мишо, Ярослава Гашека, Поля Элюара и себя самого. В 1924 году — Мишо только что переехал в Париж и познакомился с сюрреалистами — «Диск Вер» печатает его эссе «Сюрреализм» — отклик на только что опубликованные Бретоном «Манифест сюрреализма» и книгу «Растворимая рыба». Любопытно отношение Мишо к методу автоматического письма, предложенному сюрреалистами. Бретон в «Манифесте» советует: «Устроившись в каком-нибудь уголке, где вашей мысли будет легче всего сосредоточиться на себе самой, велите принести, чем писать. Расслабьтесь, насколько это в ваших силах…»[83] Мишо комментирует: «Мало что выходит у человека труднее, чем расслабление. Нормальному человеку, чтобы расслабить руку, нужно больше часа. Ему говорят: „Расслабьте руку“, а рука остается в напряжении. У нас внутри всегда что-то происходит. За одной моей знакомой замечено, что как-то, оставшись одна, она кокетничала с лестницей. Кокетство не дает себе отдыха. (…) Бретон не следит за тем, что он пишет… Но карандаш писателя сам следит за этим вместо хозяина». Рецензия Мишо заканчивается так: «Сплав автоматизма с умышленным, с внешней реальностью. Если сюрреалистические тексты потом дорабатывать, должны получиться, наверно, чудесные произведения».
Примером такого «неавтоматического сюрреализма» сам Мишо считал свои «Загадки» (сб. «Кто я был»), У французских читателей ассоциацию с сюрреализмом вызывают и некоторые другие его тексты. Читателю, выросшему в России, возможно, более очевидной и удивительной покажется близость текстов Мишо и Даниила Хармса.
VII. Приятно бить по морде человека…
Мишо, конечно, Хармса не читал и вообще не знал о его существовании. Хармс о существовании Мишо — тоже. Тексты Мишо были впервые опубликованы на русском языке в 1967 году. Французские читатели познакомились с Хармсом в 70-е годы. Так что все совпадения здесь — из области «странных сближений». Первым об этом написал как раз переводчик Хармса на французский язык, швейцарский литературовед Жан-Филипп Жаккар в статье «Daniil Harms dans le contexte de la litterature de l'absurde russe et europeenne» («Даниил Хармс в контексте русской и европейской литературы абсурда»).[84]
Герой текста Мишо «Мои занятия» (сб. «Мои владения») признается: «Редко бывает, что я кого-то увижу и не отлуплю. Другие предпочитают внутренний монолог. Я не такой. По мне так лучше отлупить». Одна из миниатюр Хармса начинается так: «Когда я вижу человека, мне хочется ударить его по морде. Так приятно бить по морде человека».[85] Продолжение в обоих случаях кровожадное: Мишо заталкивает останки своей жертвы в стакан, выплескивает на пол и просит, чтобы ему принесли стакан почище (дело происходит в ресторане), Хармс плещет «кипятком гостю в морду». Это совпадение — одно из многих.[86] Вот начало сборника «Тьма шевелится»: «Но до чего приятно шибануть по кунице. Ну а после ее надо гвоздями прибить к пианино. Надо, сомнений быть не может. Потом уходим. Можно еще прибить ее к вазе. Только сложно. Ваза не выдержит. Вот ведь загвоздка. А жаль». Хармса тоже вдохновляет сочетание гвоздей, зверюшек и фортепиано — в миниатюре «Однажды Петя Гвоздиков…» читаем: «Петя пошел в прихожую, выбрал в коробочке несколько гвоздей, которые были подлиннее, и стал думать, куда бы их забить. Если была бы кошка, то, конечно, было бы интересно прибить кошку гвоздем за ухо к двери, а хвостом к порогу. Но кошки не было. Петя увидел рояль. И вот от скуки Петя подошел и вбил три гвоздя в крышку рояля» (1936). При этом и Анри Мишо и Даниил Хармс — большие любители музыки, один играл на рояле, другой — на фисгармонии. И как их героев объединяет желание шарахнуть молотком по роялю (хотя сами авторы относились к музыкальным инструментам не без почтения), так обоих поэтов в жизни, похоже, роднило то, что они пасовали перед агрессией окружающих и зачастую чувствовали себя как Перо — незадачливый персонаж Мишо — или как Семенов у Хармса. Герои хармсовских миниатюр «Григорьев и Семенов», «У Колкова заболела рука», «Я подавился бараньей костью» на удивление напоминают Перо. Макс Мильнер, автор книги «Воображение и наркотики: от Томаса де Квинси до Анри Мишо», [87] пишет о Мишо, что тот «устами „некоего Перо“ говорит о неприспособленности к жизни, которая для него ценнее всякой приспособленности».
Любопытно почитать вместе «Как Перо ходил в ресторан» Мишо и «Петя входит в ресторан…» Хармса — тут совпадение чуть ли не буквальное, интересно, кстати, что общего могло быть между ресторанами в СССР и во Франции в 1930-х годах? Правда, по свидетельству Мишо, Перо появился на свет не в Париже, а в Турции — это был отклик на житейские сложности, подстерегавшие французского поэта в этой стране… Поэзия драки, в которую Мишо со смаком погружается в тексте «Век героев» (Сб. «Тьма шевелится»), вызывает в памяти «Историю дерущихся» Хармса. Вот у Мишо:
